Между тем, были и такие…
Спецлагерь УПВИ НКВД №159/1. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
Взгляните на этот рисунок. Здание за забором с «колючкой» стоит по сей день. Это дом №8 по улице Троицкой, на углу Канатной. Автор рисунка – немецкий военнослужащий Вильгельм Лютценбергер – имел счастье проживать в нем второй половине 1940-х годов.
Троицкая, 8 сегодня. Фото Александра Вельможко
ПЛЕННЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ. Да, речь идет именно о лагерях для военнопленных и интернированных – солдат и офицеров армий стран Оси, а также граждан оккупированных во время войны стран Восточной Европы, которых после освобождения заподозрили в коллаборационизме (зачастую незаслуженно). В Одессе их было свыше 12 тысяч, людей разных национальностей – немцев, австрийцев, венгров, румын, поляков, чехов, молдаван, прибалтов, словаков, французов, бельгийцев и даже датчан.
Эти люди использовались на работах по восстановлению нашего города, разрушенного их товарищами по оружию. Пленные оставили след в архитектуре Адмиральского проспекта и окрестных улиц (жилые домики, 4-я школа, кинотеатр «Вымпел»). Они строили «Микрон» и «Радиалку», поднимали из руин НПЗ, железнодорожный вокзал и морской порт.
Кстати, с портом связана интересная история. По свидетельству бывших военнопленных, немец, который делал барельефы на главных воротах ОМТП (до войны он был известным скульптором), изобразил в виде докеров и крановщиков… своих товарищей по плену. Так что, будете на Таможенной, вглядитесь в лица гипсовых портовиков. Это – рядовые и унтер-офицеры побежденного вермахта.
Главные ворота Одесского порта. Фото http://periskop.livejournal.com
Одесский историк Александр Юнгмайстер половину жизни посвятил изучению этого малоизвестного периода нашей истории. Он рассказывает: лагерей для военнопленных в Одессе было несколько, не только тот, что на Троицкой. Работавших в порту экс-оккупантов держали в здании нынешнего техучилища на Приморской улице. Еще один дом-«зона» находился на улице Косвенной, в районе Староконного рынка. В Люстдорфе (Черноморка) пленные жили в корпусах одного и тамошних санаториев. Но самый большой лагерь – центральный (№159) — был на Шкодовой горе, у нефтеперерабатывающего завода.
Основную массу обитателей этих пенитенциарных учреждений взяли в плен в 1944-1945-м году, только единицы закончили свою войну раньше. А были и такие, кто вообще толком не воевал. Упомянутый выше 20-летний пилот Люфтваффе Лютценбергер попал в руки красноармейцев в день безоговорочной капитуляции своей страны, 8 мая 1945-го.
Вильгельм Лютценбергер. Автопортрет
Только окончивший летную школу парень не успел сделать ни единого боевого вылета. В плену он пробыл до 1948-го. Кстати, именно в Советском Союзе у Вильгельма открылся художественный талант, позволивший ему уже на родине получить архитектурное образование и стать главным архитектором западногерманского города Мюнхена.
Кочуя из лагеря в лагерь, Лютценбергер много рисовал и вел дневник. В 2003-м он опубликовал эти материалы под названием «Воспоминания и рисунки. Переживания в счастье и несчастье». Оригиналы зарисовок еще до издания книги, в 1998-м, пожилой немец передал в одесскую мэрию. Спустя несколько лет он посетил Одессу и поинтересовался у чиновников, как они распорядились коллекцией. Но те только развели руками – мол, власть поменялась, и где рисунки никто не знает. Так что, сегодня у нас есть только копии…
Свято-Пантелеймоновский монастырь в Одессе. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
ЗВЕЗДА И СВАСТИКА. Каковы были условия жизни в одесских лагерях? Мнения высказываются разные. Александр Юнгмайстер утверждает: особой разницы между тем, как содержали пленных гитлеровцы и советские власти, нет – мол, хрен редьки не слаще. И в подтверждение приводит шокирующую цифру – из 12 тысяч военнопленных и интернированных, которые трудились в Одессе, домой вернулась лишь половина. «Голод, болезни и адский труд – вот три причины запредельной смертности что в Германии, что в Союзе», — констатирует исследователь.
Рисунок Вильгельма Лютценбергера
Однако многие авторитетные специалисты все же находят существенную разницу между советскими и германскими лагерными порядками – первые были куда гуманнее. Да и документального подтверждения приведенных Юнгмайстером данных нет. Официальная советская статистика говорит о 518 тысячах иностранцах, умерших во всех спецлагерях НКВД СССР вместе взятых, притом что побывало в них 3,5 млн человек. 15% не вернувшихся – это, несомненно, очень много, однако ж не половина. Возьмем для сравнения данные – тоже вполне официальные — немецких источников по плененным солдатам РККА. Согласно ним, с 22 июня 1941 года по 1944 гг. в плен попало 5,1 млн красноармейцев. Из них на момент составления справки (май 1944 года) оставалось в лагерях… 1 млн человек, или чуть больше 20%. Конечно, не все погибли, однако бежавших или освобожденных в связи с поступлением на службу к немцам было относительно немного – не больше 900 тысяч.
Побывавшие в советском плену и вернувшиеся домой солдаты Оси четко разделяют свои мытарства на военные и послевоенные. Самыми страшными, говорят они, были первые месяцы после пленения, путь от фронта до лагеря.
Немецкие военнопленные под Одессой. Архивное фото
Питание на уровне биологического минимума, а то и отсутствие такового («Два дня мы не ели, не пили, я шел босиком, потому что мои ноги в твердых парусиновых туфлях без носков невыносимо болели», — вспоминает дорогу к лагерю летчик Ганс Юрген Отто), болезни и нередкие акты насилия со стороны военных и мирного населения, пережившего ужасы войны и нацистской оккупации. Вот один из рисунков Лютценберга – жители чешского городка забрасывают камнями плетущуюся колонну бывших солдат вермахта.
Рисунок Вильгельма Лютценбергера
Случались и расстрелы пленных. Очевидцы вспоминают, как солнечным апрельским днем, сразу после освобождения Одессы, советские солдаты убивали безоружных немцев и румын в сквере, который сегодня носит имя физика Георгия Гамова. Что характерно, одесситы в большинстве своем против расстрела не протестовали, хотя и понимали его незаконный характер. Свежа еще была память о десятках тысяч сожженных нацистами в бывших пороховых складах на Люстдорфской дороге, о тысячах повешенных на Александровском проспекте, о замученных в сигуранце и отправленных в лагеря смерти…
Что касается болезней, то именно из-за них, по словам Александра Юнгмайстера, был ликвидирован фронтовой пересылочный лагерь в придунайском городе Рени: там вспыхнула эпидемия брюшного тифа, основательно проредившая ряды военнопленных. В райцентре до сего дня сохранились пять братских гекатомб, курганов, в которых погребены жертвы страшного недуга — немцы, румыны, венгры, итальянцы, югославы.
Еще многие пленные с ужасом вспоминают многочасовые допросы – следователи априори считали всех поднявших руки военными преступниками, «эсэсовцами» и требовали доказать обратное. Некоторых пытались вербовать и зачастую не без успеха.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ. Справедливости ради стоит отметить, что убийства военнопленных вряд ли были санкционированы командованием и представляли собой, скорее, стихийные акты возмездия, зачинщиков которых сурово карали. С окончанием войны они прекратились.
Вообще, отмечают многие авторы мемуаров, насилие в отношении пленных со стороны советских военнослужащих было нечастым явлением.
Зато буйным цветом оно цвело в среде самих пленных, особенно немцев, у которых зверствовали собственные начальники: в каждой «зоне» был, кроме советского, немецкий комендант, а также немецкие коменданты и бригадиры.
Унтер-офицер Иозеф Болек попал в плен 9 мая 1945-го. Умер в апреле 1946-го в Одессе. Похоронен на Промышленной улице под номерной плитой. Родственники узнали об обстоятельствах его смерти и месте упокоения только в 2011-м. Из архива А.Юнгмайстера
«Венграм было не лучше, чем нам, они получали такую же еду, как и мы, и никаких привилегий. Но у меня сложилось впечатление, что они держались вместе лучше нас, немцев. Они могли лучше нас выступать против нечеловеческих условий труда, потому что их бригадиры всегда стояли за них. Они были с ними друзьями, а не как у нас – врагами», — с сожалением отмечает Вильгельм Лютценбергер.
И все же отказ советской власти от насилия в отношении пленных не означал, что условия жизни в образованных после Дня победы спецлагерях стали тепличными.
«Не хватало всего: кроватей, матрацев, постельного белья, посуды, одежды, обуви, моющих и дезинфицирующих средств, еды, медикаментов и прочего, не говоря уже о нормальных помещениях и банях. Плюс тяжелый труд», — говорит Юнгмайстер.
Особенно туго приходилось немцам и другим во время охватившего Союз послевоенного голода. Вильгельм Лютценбергер вспоминает свое примерное меню в то тяжелое время: «Суп из зеленых помидоров с капустой, без жиров и мяса. Ежедневно выдавали кусок хлеба размером в ладонь, в два пальца толщиной…» По свидетельствам пленных, в лагерях очень частым явлением была дистрофия.
Понятно, что в таких условиях трудовых подвигов от них ожидать не приходилось. Одесский историк Дмитрий Урсу приводит в одной из своих работ примечательный эпизод. «На партийно-хозяйственном активе, состоявшемся в конце 1945 года, заместитель начальника Одесского порта, жалуясь на плохую работу военнопленных немцев, сказал следующее: «Мы имеем право этих зуавов (так он обозвал немцев, — Авт.), которые работают у нас, использовать как угодно и выжать из этих гадов сколько угодно, а они ходят и ничего не делают. Не надо этих зуавов бить, но они обязаны работать, пока не посинеют. Что касается румын, то они вообще перестали выходить на работу, так как готовятся к отправке домой».
Пленные на работах. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
ПОЧТИ САНАТОРИЙ. Меняться к лучшему ситуация стала к концу 1947-го года. В Европе наконец восстановилось гражданское почтовое сообщение, и родственники пленных начали активно интересоваться судьбой своих близких (о том, где они, было известно: пленным в конце 1945-го разрешили написать домой по письму объемом в 25 слов). На подходе было установление в зоне советского влияния т.н. народных демократий. Политический момент требовал смягчить отношение к военнопленным, и это произошло.
Теперь им полагался красноармейский паек, о котором многие гражданские тогда не могли и мечтать (хотя далеко не всегда пленные получали пищу строго по норме – интенданты усиленно воровали и в то строгое время). На деревянные нары начали стелить соломенные маты. Разрешили отправление религиозных обрядов.
«Священник (Юнгмастер полагает, что это был знаменитый отец Тадеуш Хоппе, однако будущий прелат прибыл в Одессу из Вильнюса в 1958-м году, — Авт.) почитал немного Библию, потом подошел к каждому, к его кровати для беседы, — пишет Лютценбергер. — Со мной он говорил о летном мастерстве и красоте мюнхенских храмов».
Александр Юнгмайстер. Фото Александра Вельможко
Да и гнев советских людей к оккупантам потихоньку угасал, отмечают бывшие пленные: «В их глазах мы видели сочувствие, и даже скрываемые слезы, которые они пытались вытирать. И при этом, вероятно, было и такое, что у этих женщин могли погибнуть на войне муж, брат или сын. Мы увидели, что одесситы очень добрые и хорошие люди и обладают такими же человеческими чувствами, как и мы, немцы».
Изменившееся отношение народа к пленным, надо сказать, сильно беспокоило советские партийные органы. Дмитрий Урсу рассказывает об тревожных рапортах «наверх», некоторые из которых сохранились в архивах: «Отмечается, в частности, что на заводах «Красный сигнал» и Канатном женщины-работницы сочувственно относятся к военнопленным немцам и даже снабжают их хлебом. На судоремонтном заводе им. Марти рабочие общаются с военнопленными, ведут разговоры и практикуют совместные перекуры».
В 1946-м появились лагерные кружки художественной самодеятельности. Летом оркестр из военнопленных развлекал одесситов на склонах под Приморским бульваром. Играли как Штрауса, так и нашу «Катюшу» — песня Блантера и Исаковского почему-то пришлась немцам по душе.
Более качественным стало медицинское обслуживание, открылись спецгоспитали для пленных. Лютценбергер, побывавший в такой лечебнице на Шкодовой горе, очень тепло описывает тамошних медиков – главврача Бухмана и медсестру Марусю, в которую был тайно влюблен.
Доктор Бухман. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
Маруся. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
А один из военнопленных, по мирной профессии аптекарь, потом вспоминал, что был шокирован тем, как «русские совершенно бесплатно и в больших количествах тратят на нас дорогие и редкие лекарства».
Результат этих мер — падение смертности. Как утверждает бывший военнопленный Вальтер Фритч, в лагере №159/1 на Молдаванке (угол Косвенной и Средней) в 1947-м году не умер ни один человек. А ведь это было время страшного послевоенного голода, который современники сравнивали с мором начала тридцатых!
Еще через год пленным начали выдавать зарплату – 100 рублей в месяц. А потом начался процесс освобождения, в основном закончившийся к 1950-му. Последние пленные покинули Одессу в 1951-го году.
Граница ГДР и ФРГ в 1949-м году. Рисунок Вильгельма Лютценбергера
Вернулся! Фото из архива Вильгельма Лютценбергера
КРАСНЫЕ ИСПАНЦЫ. И причем здесь Дерибас, спросите вы? А вот причем. История эта почти детективная, рассказывает Александр Юнгмайстер. Еще в 1980-х он заинтересовался неизвестным запущенным кладбищем на Промышленной улице, в районе «Микрона». Там было несколько сотен непонятных захоронений, обозначенных номерными плитами.
План кладбища на Промышленной
«Начал разбираться. Местные жители ничего конкретного сообщить по этому поводу не смогли, но тогда уже зародилось подозрение, что это военнопленные. Уже после распада СССР обратился в МВД, но оказалось вся документация по этому месту помечена грифом секретности. И только благодаря покойному генералу Юрию Кравченко гриф удалось снять».
В 2000-м году в руки историку наконец попал «Список военнопленных, захороненных на кладбище, расположенном в г. Одессе по улице Промышленной, 35».
«Кладбище появилось тогда, когда пленными заинтересовались их родственники за рубежом, и появилась необходимость в более-менее цивилизованном захоронении, — уверен Юнгмайстер. — До этого ничего подобного не было. На Шкодовой горе – огромное захоронение без всяких документов и индивидуальных могил. Бывшие пленные рассказывают, что там были большие рвы, куда скидывали тела. Существует версия, что на Шкодовой покоится не меньше 4 тысяч человек».
Но вернемся к Промышленной. Зажатая между бетонными стенами территория погоста – только маленький кусочек некогда обширного III христианского кладбища, уничтоженного при освоении этого района. Сейчас это, считай, территория ФРГ – после находки Юнгмайстера, германские власти обратились в горисполком, и землю передали в вечное пользование немецкому обществу по уходу за военными могилами. Они огородили площадку и благоустроили ее, разбив аллею и заменив безликие плиты символическими крестами. Появилась даже сторожка. Прах нескольких умерших по желанию обнаружившихся родственников перезахоронили на Втором христианском. Остальные по-прежнему покоятся здесь.
Фото Александра Вельможко
Так вот. Анализируя по рассекреченному списку национальный состав военнопленных, Александр Юнгмайстер наткнулся на троих интернированных испанцев, один из которых к удивлению историка оказался полным тезкой основателя Одессы – Хозе (на русский манер Иосиф или Осип) де Рибас! Он скончался 20 августа 1948-го года в возрасте 44 лет.
Дерибас — девятый снизу
«Сначала я подумал, что эти испанцы – плененные под Сталинградом военнослужащие так называемой «Голубой дивизии», экспедиционного корпуса, отправленного диктатором Франко в Россию и отозванного в 1943-м, — говорит Юнгмайстер. — Но в 2005-м году в Одессу приехал бывший заключенный 159-го лагеря Вальтер Фритч. Автомеханик, в плену он работал водителем у полковника НКВД и был неплохо осведомлен о лагерных делах. Я у него спросил: что это за испанцы такие, франкисты что ли? А он мне: ничего подобного — красные…»
Вальтер Фритч в подворотне дома, где раньше был лагерь. Фото А. Юнгмайстера
«Красные» — это коммунисты-республиканцы, участники Гражданской войны в Испании. Хозе де Рибас — судя по фамилии, аристократ, — был одним из них. После победы франкистов покинул Пиренеи и уехал в Союз. Когда началась Великая Отечественная, добровольцем вступил в Красную Армию, чтобы еще раз свести счеты с фашистами. Но война закончилась, и испанцев потянуло на родину. Уж как их не разубеждали советские товарищи, а они ни в какую. Хотим увидеть свои семьи – и все тут! Закончилось это плачевно.
Уроженцев Пиренейского полуострова отправили в лагеря для военнопленных и интернированных – к тем самым немцам, с которыми они полжизни сражались. Понятно, испанцы не сдались и начали бунтовать. В конце концов объявили голодовку, от которой трое умерли. В том числе и Дерибас…
О «красных испанцах пишет в своей книге «Голубая дивизия: испанские добровольцы на Восточном фронте» второй командир соединения Эмилио Эстебан-Инфантес. По его словам, часть их расстреляли за попытку бежать из СССР через Румынию, а остальных направили в разные лагеря страны. Лично ему известно о 19-ти соотечественниках, сгинувших в лагерях Караганды. Там они находились 17 лет. Еще генерал рассказывает о 33 испанских пилотах, учившихся в советской летной школе, которые тоже попали в лагеря за стремление покинуть СССР. Из них, как утверждает Инфантес, пятеро были расстреляны в Красноярске, остальные направлены в Боровичи.
Был ли этот Дерибас потомком основателя города? Вряд ли, говорит историк Игорь Шкляев: и сам адмирал, и все трое его братьев являлись все-таки российскими подданными, дети их оставались в России до самой революции. Однако русские Дерибасы – это только одна из ветвей большого каталонского рода, существующего и поныне. Поэтому не исключено, что интернированный гражданин де Рибас все же приходился родичем великому государственному деятелю, только очень дальним.