Чьи дебютные работы происходят все чаще, и это, наверное, должно было бы быть радостью для кинематографической семьи (дети пошли, дети!), но почему-то нет, не так. Некоторые и совсем в отчаянии — настолько, что пишут письма на самые государственные верхи (не все советские традиции забыты, к сожалению). Надо ли дискутировать с молодыми таким вот образом — риторический вопрос, однако же он есть.
О деньгах
Одна из традиционных мулек — деньги. Сколько уже наслушались в минувшие годы о тех пенензах, обрамленных в высокопарные идеологические одеяния. Вспомнилось, к примеру, давнее обсуждение «Зеркала» Андрея Тарковского и тогдашняя «скорбь» некоторых, «умудренных», по поводу пущенных на ветер «народных карбованцев». И где теперь те скорбящие? А фильм живет.
Удивительно, но даже критик Лариса Брюховецкая, до сих пор не замеченная в наследовании советских штампов, оглядывается на ту же логику. Рассказывая о ленте Филиппа Сотниченко, она вдруг пишет: «Тех, кто дал деньги на фильм «Обійми», нужно было бы заставить посмотреть его дважды кряду, чтобы они осознали свою ошибку». Извините, но речь не просто о дебютной короткометражке, а о студенческом дипломном фильме! Сделанном (я не поленился, еще раз уточнил) за деньги самого режиссера. К сведению придирчивого критика: за последние два года Институт экранных искусств Национального университета театра, кино и телевидения имени И. Карпенко-Карого из государственной казны не получил ни одной копейки на дипломные работы. Может, давайте об этом говорить, если уж действительно вопрос о деньгах поднимаем? Прежде всего о позорном состоянии материально-технического обеспечения наших творческих вузов, о том, что студенты должны рассчитывать только на собственную платежеспособность.
«Алкоголичка»
И в конце концов. Ну, ошибся Сотниченко, финансируя самого себя. Только что значит «ошибка» в случае, когда речь идет о дебюте, стартовой позиции? Уважаемый критик знает рецепт безошибочного предоставления денег на постановку фильмов? Его не знают даже в голливудских компаниях, где процент успешных постановок вряд ли достигает тридцатипроцентного показателя. А уж когда речь о молодых, о дебютах... Если из десятка дебютных фильмов имеем два-три обнадеживающих — это уже успех! Потому что нет другого способа узнать, может ли человек «плавать», кроме как бросить его в воду. Выплывешь — плыви дальше! А утонувшим — наше сочувствие и пожелание удачи: может, повезет в другой раз и даже в другой профессии? Современный мир жестче, чем прошлые эпохи. Вспомните, сколько «заплывов» осуществил Сергей Параджанов, прежде чем «вынырнуть» в «Тенях забытых предков»...
Поэтому финальный упрек Брюховецкой относительно того же Сотниченко — «Получается, государство финансирует режиссеров, которые предлагают банальные подвижные изображения», — вызывает встречный вопрос: а что, были времена, когда не финансировались подобные фильмы? Все были небанальные, все успешные? Такими ли — стопроцентными — успехами могут похвастаться режиссеры, чьи подписи стоят под письмами в высокие инстанции? Да нет же. Поэтому давайте уж придерживаться здравого смысла или же прагматизма: деньги на дебюты жалеть не надо. Это не означает, что следует раздавать их бездумно. Однако и становиться в позу государственных мужей и кричать о народных деньгах как-то несолидно.
О зретелях
Другие переживания Ларисы Брюховецкой связаны с нами, зрителями. Не хотят молодые режиссеры выходить с нами на связь, а так этого хочется, хоть слезай со зрительского стула и плач. Вот, о том же Сотниченко: «Постановщик «Объятий» может сказать (...): если ты, зритель, что-то не понимаешь, то это так и задумано: моя цель достигнута, не надо и пытаться что-то понять». Хотя сам режиссер, выступая перед показом ленты, сказал: смотрите внимательно, потому что здесь на этом все выстроено, на эстетике, которая предусматривает концентрированность зрительскую на деталях, нюансах.
О другой картине, «Уроки украинского» Руслана Батицкого, так же требовательно и неотступно: фильм «сделан абсолютно по тому же принципу — камера бездумно выхватывает то одного, то другого человека (...)» И «этот бессмысленный набор изображений, который напоминает рекламную клиповость, готовит зрителя к чему-то — и это что-то наступит: слышен человеческий стон, на экране — невозмутимые, застывшие лица шахтеров, которые стоят, словно монументы...» Как можно увидеть здесь «клиповость», для меня лично является загадкой. И простой вопрос: как может «бессмысленный набор» к чему-то готовить? Хаотически бросали что-то в кастрюлю — и таки борщ? А речь идет об эпизоде, когда шахтеры действительно с каменными лицами стоят около своего товарища, нога которого превратилась в кровавое месиво. Но в этом и заключается содержание кадра: в той жуткой невозмутимости. Перейден порог боли — и разве могло быть иначе в этом страшном, обрушенном мире? Где ни неба, ни солнца, ни лучика надежды?
Удивительный для меня вывод: «Все это для постановщика не имеет значения. Режиссер играет в свою игру, а зрителю надо это смотреть. И не оценивать показанное, и не думать. Ведь кто вы такие, чтобы думать?». Да нет же, как раз думать и призывает нас режиссер. Да и не играет он (тем более что здесь есть следование минималистской эстетике), так как сам в точке, близкой к отчаянию: страшно в этих вот терриконах, где запросто убивается все человеческое. Однако же финал, которого наш суровый критик почему-то не замечает, более чем оптимистичный, хотя и виртуальный: парень и девушка, взявшись за руки, идут по лугу, вернувшись в природу, в живой благовестный пейзаж. И взлетает аист, символ человеческого возрождения и рождения чего-то нового. А с губ срываются слова на украинском — в до тех пор молчаливом, бессловесном фильме.
Но Брюховецкая неумолима: «Прослеживается тенденция: режиссеры навязывают свое виденье (так и хочется спросить: а где же свобода выбора, еще в начале 1940 годов так гениально открытая Орсоном Уэллсом?). Но режиссеров зрители не волнуют. Хочешь смотреть мой фильм, оставь свою способность думать дома». Во-первых, речь идет об авторском кино, которое на том и построено, что действительно навязывает свою этику и эстетику (и Довженко «навязывал», и Параджанов, и дорогой сердцу критика Уэллс, притянутый здесь всуе — к чему здесь полифоническая структура его «Гражданина Кейна»?).
И во-вторых: не хочешь, зритель, потратиться на встречные шаги к автору, его миру, построенному на средства собственной души? И не надо. Ложись в привычную позу под телевизором — и масскультовское кино сразу же начнет свой массажик, щекоча все, без исключения, ваши органы и органчики. Или сходи в современную «киношку». Маскульт нас любит, он заискивающе отзывается на все наши прихоти. Только после такого длительного массажа не жалуйтесь потом на неспособность хоть немного напрячься, чтобы «врубаться» в текст совсем другого пошиба, другого человека. Авторское кино всегда воевало за укрепление контакта между людьми, и нынешнее поколение, мне кажется, хочет того же. Такой вот парадокс.
Молодые - старшим, старшие — молодым
Все это не является призывом быть снисходительнее к молодым кинематографистам. Давайте будем требовательными. Только не в письмах к высокому начальству, конечно. До меня, скажем, тоже не дошло послание Филиппа Сотниченко — не удалось настроиться на его волну. А причина, кажется, в том, что повествование, фабула до конца не выстроены, а следовательно, и сюжетика, образность не включается. Еще хуже обстоят дела с фильмом «Корни» одаренного режиссера Дмитрия Сухолиткого-Собчука (вспомним его ленту «Борода» из альманаха «Україно, гудбай»). Картина просто не складывается в единое целое, разламываясь на фрагментарные, отрывочные зрительно-пластические части.
Постановщик «Алкоголички» Ю. Гонтарук далеко не во всем реализовала драматургический потенциал сценария, да и для меня очевидной является определенная несамостоятельность режиссуры, ее вторичность. Кстати, сценаристке Марысе Никитюк 26 лет, она является одной из надежд нашего кино, такого небогатого на кадры кинодраматургов. А режиссеру — 23... Так вот...
В чем соглашаюсь с Брюховецкой: «Помин» И. Цилык. Будто бы и не новы приемы совмещения в кадре нескольких часовых плоскостей (место одно, эпохи разные), но как щемяще, как светло одновременно... Ну, а Батицкий проявил себя как блестящий стилист, последовательно выстраивающий мир, который может испугать и вместе с тем очаровать. Традиция здесь очевидна — эстетика экспрессионизма: от немцев 1920-х к нашему Юрию Ильенко (вспомним хотя бы «Лебединое озеро. Зону»).
Однако опять: в чем все же причина решительного неприятия-невосприятия фильмов молодых старшими кинематографистами? Не всеми, но многими. Может, в том, что кинородители и деды воспитаны с другой установкой: мир надо менять, и каждый фильм должен стать поступком, который хотя бы на миллиметр что-то да изменит в мире к лучшему. А у нынешних молодых этого почти не заметно. По-видимому потому, что не верят они в способность окружающего мира — украинского по крайней мере — меняться (отсюда и вздох Брюховецкой: что же, мы опять во временах Диккенса оказались? А разве нет, Лариса!?).
Это их вина? Думаю, скорее беда. Вспомним хотя бы, в какие времена они росли и формировались. 1990-е, потом так называемые «нулевые». «Вот этой цивилизации я ставлю нуль», как говорит один из персонажей Киры Муратовой, режиссера старшего поколения, чья этика и эстетика, кстати, наиболее близка и понятна молодым. А может, эта нулевая оценка и нам с вами — дедам и родителям? Мы же так перестраивали этот мир, мы приближали его, как могли. И что в итоге? Не слишком ли дешевым был наш с вами оптимизм и бодрячество?
Следовательно, попробуем понять друг друга. К молодым тот же призыв: не спешите объявлять «нафталином» любую критику от старших. Мы другие, мы разные — так это же и есть капитал: для поездок в завтра. Ведь что бы было, если бы дети были копиями своих родителей? Самым оптимальным для развития культуры является диалог, только он способен отогнать тучи и навести фокус на солнечный диск.