В 1941 году Шарлотта Поммер (Charlotte Pommer) окончила медицинский факультет Берлинского университета и устроилась на работу к Герману Стеве (Hermann Stieve), который возглавлял институт анатомии при этом факультете. Дочь продавца книг Поммер выросла в столице Германии в период, когда Гитлер шел к власти. Но в полной мере оценить то, что нацисты сделали с ее любимой медициной, она смогла лишь 22 декабря 1942 года. Увиденное ею в тот день в лаборатории Стеве изменило всю ее жизнь — и привело ее к своеобразной акции протеста.
Свой «материал» (трупы для исследований) Стеве получал из близлежащей тюрьмы Плетцензее, куда суды отправляли осужденных на казнь после вынесения им смертного приговора. После войны Стеве будет утверждать, что он препарировал исключительно трупы опасных преступников. Но в тот день Поммер увидела у него в лаборатории тела политических диссидентов. Она узнала этих людей. Она знала их.
На одном столе лежала внучка прусского принца Либертас Шульце-Бойзен (Libertas Schulze-Boysen). В детстве она жила в семейном замке, училась в пансионе благородных девиц в Швейцарии, а потом работала в Берлине пресс-секретарем голливудской студии Metro-Goldwyn-Mayer. В 1933 году она вступила в нацистскую партию. Во время одного пикника после охоты Шульце-Бойзен флиртовала с командующим люфтваффе Германом Герингом. Однако в 1937 году она вступила в движение сопротивления вместе со своим мужем, лейтенантом ВВС Харро. Они участвовали в создании небольшой повстанческой организации, которую нацисты называли «Красная капелла». Когда Либертас в 1941 году начала работать в гитлеровской империи кино, она стала собирать фотографии зверств фашистов в секретном архиве. Харро перевели в штаб к Герингу, и он вместе с другими инакомыслящими передавал советской разведке подробную информацию о планах Гитлера по вторжению в Россию. В 1942 году гестапо расшифровало их радиосообщения и в конце августа арестовало Харро. Спустя восемь дней они пришли за Либертас. Ее вместе с мужем приговорили к смертной казни за измену и шпионаж.
Теперь тело Харро лежало на другом лабораторном столе. Поммер видела, что его повесили, а Либертас обезглавили на гильотине. На третьем столе Поммер увидела еще одного члена «Красной капеллы» по имени Арвид Харнак (Arvid Harnack), который был ключевым информатором американского посольства, а также Советов. В 1920-е годы Харнак изучал экономику в университете Висконсина, будучи рокфеллеровским стипендиатом. Там он по ошибке забрел на урок литературы, где познакомился с молодой помощницей преподавателя по имени Милдред Фиш (Mildred Fish). Они учили друг друга английскому и немецкому языку, а потом поженились на ферме у ее брата. Когда эта семейная пара переехала в Германию, Милдред тоже вступила в сопротивление. Она работала курьером, передавая сообщения, а также ходила за своим мужем на встречи, дабы удостовериться в том, что за ним не следят. Их схватили в ходе той же операции гестапо, когда были пойманы Шульце-Бойзены. «Ты помнишь Пикник-Пойнт, где мы были помолвлены? — спрашивал Арвид жену в своем прощальном письме из тюрьмы. — А до этого наш первый серьезный разговор за ланчем в ресторане на Стейт-стрит? Тот разговор стал для меня путеводной звездой». В то время Милдред отбывала шестилетний срок за участие в работе «Красной капеллы». Перед казнью Арвид написал родственникам, как он рад тому, что его жена осталась жива. Однако Гитлер не согласился с таким приговором, и Милдред по его приказу спустя два месяца обезглавили.
«Я была парализована, — писала позднее Поммер о своей реакции при виде тел. — Я с трудом выполняла свои обязанности, ассистируя профессору Стеве, который как всегда проводил свои научные исследования с величайшим старанием. Я едва успевала за ним».
Поммер в то время было 28 лет. Либертас Шульце-Бойзен было 29, когда ее казнили. В своем последнем письме к матери она написала, что попросила отправить свое тело родственникам. «Не надо переживать о том, что можно было сделать — то или это, — просила она мать. — Если можно, похороните меня где-нибудь в красивом солнечном месте на природе».
Поммер ушла из лаборатории Стеве — и из анатомии — из-за увиденного в тот день в его лаборатории. Она сама внесла свой вклад в сопротивление нацистам, спрятав ребенка человека, который участвовал в «июльском заговоре» с целью убийства Гитлера в 1944 году. Весной 1945 года, как раз перед окончанием войны, сама Поммер тоже оказалась в тюрьме.
К тому времени немецкие анатомы получили тела тысяч людей, уничтоженных гитлеровским режимом. Начиная с 1933 года, трупы принимали все кафедры анатомии (а их было 31) на оккупированной Третьим рейхом территории, включая Польшу, Австрию, Чехию, а также саму Германию. «Шарлотта Поммер единственный известный нам человек, кто ушел с этой работы из-за того, что узнал правду об этих телах», — говорит историк и анатом медицинского факультета Гарварда Сабина Хильдебрандт (Sabine Hildebrandt).
Харро и Либертас Шульце-Бойзен
В отличие от исследований нацистских ученых, одержимых идеями расового типирования и превосходства арийской расы, работа Стеве не оказалась на свалке истории. Постыдное происхождение этих исследований (а также другой научной и образовательной работы, в которой использовались поставляемые нацистами части человеческих тел) продолжает как призрак преследовать немецкую и австрийскую науку, которая только сейчас начинает в полной мере осознавать суть и последствия произошедшего. Это поразительно, но новые факты продолжают всплывать до сих пор. А ряду университетов в Германии, Польше и Австрии еще предстоит осознание того, что в их университетских коллекциях могут до сих пор присутствовать останки жертв Гитлера — клетки, кости и ткани.
История важна сама по себе. Она также важна для споров, в которых до сих пор не найдены ответы и решения: о том, как анатомы получают тела, и что делать с исследованиями, которые важны и ценны с научной точки зрения, однако вызывают тревогу с точки зрения морали.
Кроме того, в них есть какая-то жуткая актуальность и значимость. Работа Стеве вызвала громкий скандал и споры в ходе выборов в США в 2012 году. Она легла в основу утверждений республиканцев в конгрессе, которые стали настоящей бомбой в дебатах об абортах. Смысл их состоит в том, что женщины никогда или очень редко беременеют от изнасилования.
Но давайте сделаем паузу и вспомним, что использование трупов казненных заключенных в определенном смысле не является неожиданностью. Анатомы всего мира на протяжении столетий пытались в достаточном количестве найти тела для своих исследований. Потребность в них была величайшая: без трупов не могло быть и речи о препарировании в научных целях и при подготовке медиков. Во Франции в 18-м веке широко использовали трупы бедняков, скончавшихся в больницах. В 1832 году в Британии был принят закон, разрешавший препарировать невостребованные тела умерших в тюрьмах и в работных домах. В США студенты-медики разрывали могилы, чаще всего, афроамериканцев. «В Балтиморе для анатомирования берут исключительно трупы цветных людей, потому что белым это не нравится, а цветные не могут этому воспротивиться», — писал в 1838 году один британский путешественник. Когда жертвами похитителей трупов становились бедняки, такая практика объяснялась их нищетой. «Зачем тем, кто ведет войну с обществом и является для него обузой, разрешать указывать нам, что делать с их останками? — задавала в 1877 году вопрос Washington Post в своей редакционной статье. — Почему бы не заставить их приносить хоть какую-то пользу после смерти, раз уж они не приносят ее при жизни?»
До прихода Гитлера немецкие анатомы долгие годы жаловались властям на нехватку материала для работы. Они имели право забирать тела казненных, однако смертных приговоров выносилось мало. Через год все изменилось, потому что нацистские суды начали отдавать распоряжения о казни десятков, а затем сотен людей ежегодно. С 1933 по 1945 год их количество составило оценочно от 12 до 16 тысяч. (Те 6 миллионов, что были убиты в концентрационных лагерях, считаются отдельно, как и многие миллионы жертв массовых убийств.) Внезапно Плетцензее и прочие тюрьмы стали обеспечивать анатомов в изобилии. В середине 1930-х годов британские анатомы с завистью говорили о тех «ценных источниках материала», которыми располагали их немецкие коллеги.
Среди «источников материала» было много людей, которых нацисты приговаривали к смертной казни за незначительные преступления, такие как грабеж, а также осуждали за политические преступления, которые с особой силой раздражали режим — от измены до малопонятного правонарушения под названием «пораженчество». Среди жертв были политические оппозиционеры, такие как Шульце-Бойзены и Харнаки, которых позднее стали считать героями. Лишая их права на похороны и могилу, такие анатомы как Стеве оскорбляли родственников жертв и нарушали покой мертвых. Некоторые из этих анатомов пошли еще дальше по скользкой дорожке вслед за нацистами. Они совершали или способствовали совершению массовых убийств во имя науки, работая в академических кругах.
2. Доктор Стеве и «реальное изнасилование»
Стеве проявлял склонность к театральной показухе. Он любил надевать на лекции длинную черную академическую мантию. В 35 лет он стал самым молодым доктором, возглавившим в Германии медицинскую кафедру. Это было в 1921 году, вскоре после того, как Стеве поддержал переворот, нацеленный на свержение Веймарской республики и установление авторитарного правления. Стеве проявлял национализм и в отношении языка. Он поддержал кампанию за замену немецкими словами англифицированных названий, таких как «April» и «Mai». Стеве приветствовал Гитлера за то, что тот пообещал восстановить достоинство страны. Правда, в нацистскую партию он так и не вступил. Подобно большинству преподавателей, Стеве не стал протестовать, когда нацисты в 1933 году начали исключать евреев из университетов.
На протяжении всей карьеры Стеве его главный научный интерес заключался в изучении последствий стресса и прочих окружающих условий на женскую детородную систему. Он пытался выяснить, будут ли нестись курицы, если рядом в клетке сидит петух. Он создавал стрессовые условия для тритонов. Стеве исследовал женские матки и яичники, которые ему удавалось получить от жертв несчастных случаев или от гинекологов, удаливших их в ходе операции. До прихода нацистов Стеве нечасто получал трупы казненных заключенных. Во времена Веймарской республики женщинам смертные приговоры не выносили.
Герман Стеве читает лекцию по анатомии, 1943 год
Но Третий рейх и война все изменили. Только в Плетцензее нацисты казнили 3000 человек. Стеве дал согласие забирать все эти тела, сняв лишнюю обузу с тюремного начальства. Трупов оказалось намного больше, чем ему нужно было для исследовательской работы. Оказывая содействие тюремщикам Плетцензее, он получил некоторые уступки, которые помогли ему в работе «над беспрецедентным количеством женщин», как сказал немецкий анатом и историк Андреас Винкельманн (Andreas Winkelmann). В 1942 году, когда руководство тюрьмы перенесло время казней на вечер, Стеве пошел к тюремному начальству и добился того, что казни проводили снова по утрам, дабы он мог обрабатывать органы и ткани в тот же день. Он также получал на руки истории болезни женщин перед их смертью, в том числе, информацию о их менструальных циклах, о их реакции на тюремные условия и на вынесение им смертного приговора.
Мы знаем об этом, потому что Стеве вел список. Официальные регистрационные записи полученных им тел были утеряны, когда в 1945 году были уничтожены журналы учета и вся канцелярия Института анатомии. Это либо было сделано специально, либо произошло во время бомбежки. Однако протестантский священник, приходивший к узникам Плетцензее во время войны, впоследствии помог в поисках и восстановлении этой информации. Он сообщил, что в 1946 году Стеве вручил ему отпечатанный перечень имен тех людей, чьи тела он использовал в работе. Спустя десятилетия список этот со сделанными от руки дополнениями был найден в государственных архивах Германии. Всего там было 182 фамилии: 174 женщины и восемь мужчин. Они были в возрасте от 18 до 68 лет, и в большинстве своем являлись людьми репродуктивного возраста. Две женщины на момент казни были беременны. Большинство из них казнили по политическим причинам. В основном это были жители Германии, но среди них находились и граждане семи других стран. Либертас Шульце-Бойзен значилась в списке Стеве под 37-м номером. Милдред Харнак шла под номером 87.
Стеве опубликовал 230 научных работ по анатомии. Имея данные, собранные им до казни, а также обладая тканями и органами, которые он собирал и изучал, Стеве мог исследовать воздействие приближающейся казни на овуляцию. Он выяснил, что у женщин, которым было известно о скором вынесении смертного приговора, овуляция происходит менее предсказуемо, а иногда у них случается, как он говорил, «шоковое кровотечение». В опубликованную после войны книгу Стеве включил иллюстрацию левого яичника 22-летней женщины, отметив, что у нее «из-за нервного возбуждения менструации не было 157 дней».
Стеве сделал два вывода, на которые до сих пор ссылается научный мир (в основном безо всякой критики). Он выяснил, что совокупление в так называемые «безопасные» дни не очень эффективно предотвращает беременность. (Физиологические детали он понял неверно, однако заключение оказалось правильным.) Стеве также обнаружил, что хронический стресс (связанный с ожиданием казни) влияет на репродуктивную систему женщины.
В августе 2012 года член палаты представителей (в то время) из Миссури Тодд Акин (Todd Akin) заявил, что женщины могут избежать беременности после «реального изнасилования». Начался скандал, и Акин проиграл в борьбе за сенатское кресло. Однако некоторые республиканцы поддержали его, заявив, что изнасилования редко заканчиваются беременностью, а из-за этого они против того, чтобы в законах, запрещающих аборты, делать исключение для жертв изнасилований. Знали они об этом или нет, но источником для их порочного заявления была работа Стеве. Американский колледж акушерства и гинекологии предупредил, что заявления о том, будто жертвы изнасилования редко беременеют, «с медицинской точки зрения неточно, оскорбительно и опасно». Однако выступающий против абортов доктор Джек Уиллке (Jack Willke), ранее возглавлявший Национальный комитет за право на жизнь (National Right to Life Committee), настаивал на обратном. «Это история 30- или 40-летней давности, — заявил он Los Angeles Times во время скандала с Акином. — Когда женщина подвергается нападению и изнасилованию, у нее в организме происходит мощнейшая эмоциональная встряска». Уиллке написал: «Одна из важнейших причин, по которой жертва изнасилования редко беременеет, это физическая травма».
Откуда у него появилась эта идея? В 1972 году другой борец с абортами врач Фред Мекленбург (Fred Mecklenburg) написал эссе для книги, публикацию которой финансировала организация Americans United for Life. В ней он утверждал, что женщины редко беременеют от изнасилования. Мекленбург писал:
Нацисты проверяли гипотезу о том, что стресс подавляет овуляцию. Для этого они выбирали женщин, у которых вот-вот должна была начаться овуляция, и отправляли их в газовую камеру, но затем возвращали оттуда, создав вполне реалистичное подобие умерщвления, чтобы посмотреть, какое влияние это может оказать на их овуляционные закономерности. У значительной части женщин овуляция пропадала.
Мекленбург неверно истолковал эти факты. В тюрьме Плетцензее не было газовых камер. А длительный стресс, возникающий в ожидании казни, это не то же самое, что потрясение от изнасилования. Но когда историк и анатом из Гарварда Хильдебрандт прочитала доводы Мекленбурга после того, как я написала об этом в журнале New York Times и в Slate, она узнала почерк Стеве. Мекленбург ссылался на доклад о «нацистском эксперименте» другого специалиста по гинекологии из Джорджтаунского университета, с которым тот выступил в 1967 году в Вашингтоне на конференции по абортам. Тот врач наверняка говорил о Стеве, считает Хильдебрандт, потому что никаких других похожих «нацистских экспериментов» не было. Это было еще одно звено в цепи, ведущей от Стеве к Мекленбургу, а затем к Уиллке и к сегодняшним противникам абортов из Республиканской партии.
Тюрьма Плетцензее, где работал Герман Стеве
Хильдебрандт написала мне о Стеве, и благодаря этому я узнала о ее работе. Ей 55 лет, она родилась в Германии, а ее родители во времена Третьего рейха были детьми. «Это всегда нас окружало, — сказала она. — У меня не было соседей евреев. Я ходила в школу, названную именем члена немецкого сопротивления».
Хильдебрандт переехала на постоянное жительство в США в 2002 году. Интерес к анатомии появился у нее недавно. «Во многом мне было полезно сформулировать свои первые идеи самой, вдалеке от Германии, — сказала она. — Мне не надо было беспокоиться о том, что я наступлю кому-то на ногу. Ведь я не очень храбрый человек».
В отличие от нее, говорит Хильдебрандт, Стеве «никогда в себе не сомневался». Она считает, что Стеве просто отказался задумываться над нравственной стороной получения трупов и о том, как эти нравственные аспекты поменялись при нацистах. «Он знал, что происходит, но не хотел об этом думать и размышлять, так как это стало для него великолепной благоприятной возможностью, — рассказала Хильдебрандт. — У него появился шанс заниматься той работой, которую он всегда хотел делать».
Когда я сказала, что хочу побольше узнать о Стеве, Хильдебрандт послала меня к немецкому врачу и преподавателю анатомии из крупной университетской больницы Charité в Берлине по фамилии Винкельманн. Родившийся в 1963 году Винкельманн тоже из «поколения внуков», как он заявил мне во время разговора по телефону. Я спросила его, как он заинтересовался Стеве, и Винкельманн сказал: «Стеве был берлинским анатомом, как и я. Он часть моей истории. Он работал в том же здании, где сегодня работаем мы».
Винкельманн помог выдвинуть этические доводы против Стеве. «Его исследования нельзя признать действительными без оправдания, хотя бы частичного, всей нацистской системы правосудия», — заявил он в 2009 году в статье, написанной в соавторстве с историком медицины из Charité Удо Шагеном (Udo Schagen). Стеве был пособником нацистов, потому что с готовностью принимал намного больше тел, чем ему было нужно для научной работы, и кроме того, он не распространялся по поводу этой линии поставки. Винкельманн отметил, что «использование Стеве страха узников камеры смертников в качестве научного фактора несомненно является признаком его бессердечия».
Однако Винкельманн в то же время просит проявить милосердие к Стеве — или, по крайней мере, учесть некоторые нюансы. «Люди обычно забывают, что программы добровольного пожертвования тел были изобретены лишь в 1950-е и 1960-е годы, — сказал он. — Стеве считал вполне нормальным использовать тела казненных преступников. Он вел свои исследования не для того, чтобы доказать, что некоторые люди являются недочеловеками, хотя некоторые врачи именно так и поступали. Не думаю, что это оправдывает его поступки, но можно сказать, что по крайней мере такими вещами он не занимался.
Винкельманн также отвергает обвинения, превращающие Стеве в чудовище. Профессор из университета Торонто Уильям Сейдельман (William Seidelman), много пишущий о медицине в Третьем рейхе, считает, что Стеве позволял офицерам СС насиловать женщин из своего списка перед казнью, чтобы потом можно было изучать миграцию спермы. Утверждения Сейдельмана основаны на письме от 1997 года, которое написал бывший ученик Стеве. Соавтор Винкельманна Шаген поговорил с этим бывшим учеником, и они пришли к выводу, что этот человек просто повторил слухи, неверно истолковав замечания Стеве о своей работе. Ни в одной из работ Стеве вопрос о миграции спермы не рассматривается. Этот бывший ученик сегодня уже мертв, и Сейдельман настаивает на своем обвинении. Винкельманн называет это «маловероятным». Вместе с тем, он отмечает: «Я могу понять, почему Сейдельман думает, что это правда. Ведь всякий раз, когда мы смотрим на медицину нацистов, мы находим там самые страшные вещи — они происходили».
О чем идет речь? Ходят слухи, что в лаборатории Стеве из останков жертв варили мыло. Винкельманн это утверждение также отвергает. «Но другой анатом по имени Рудольф Спаннер (Rudolf Spanner) действительно делал мыло из трупов», — сказал он мне. Спаннер был директором Анатомического института в Данциге. На массовое производство он не перешел, и «мыльная фабрика профессора Спаннера» это не более чем миф. Но после войны в институте у Спаннера нашли останки 147 неопознанных людей. А на нескольких допросах Спаннер признался, что делал в небольших количествах мыло для анатомических целей. Однако его за это не осудили, пишет Хильдебрандт.
После войны Стеве ложно настаивал на том, что не проводил исследования с использованием тел политических заключенных. Анатом, утверждал он, «лишь пытается добыть результаты из этих инцидентов, которые относятся к самому прискорбному опыту в истории человечества». Он по-прежнему считал себя человеком науки. «Я ни в коем случае не стыжусь того, что смог получить новые научные данные, изучая тела казненных, и факты, которые ранее были неизвестны, а теперь нашли признание во всем мире».
Почти как любой другой анатом своего времени, Стеве не был наказан и привлечен к суду за проведение исследований на трупах казненных заключенных. Он продолжал руководить университетским Институтом анатомии вплоть до своей смерти от инсульта в 1952 году. В некрологах Стеве ничего не говорилось о его переговорах с руководством тюрьмы Плетцензее об изменении времени казней, чтобы его лаборатория могла ежедневно получать свежие трупы. Его превозносили как авторитетнейшего ученого, который любил охоту и альпинизм.
Винкельманн рассказал мне одну странную историю, которая подтверждает, что Стеве был ослеплен наукой, но не идеологией. В 1944 году он препарировал собственного друга. Вальтер Арндт (Walter Arndt) был врачом и зоологом, перешедшим в 1931 году в иудаизм. Его осудили за критику нацистов и казнили. «Стеве извлек сердце Арндта и сохранил его», — сказал мне Винкельманн.
«Стеве хотел, чтобы и его собственное тело было передано науке после его смерти, — рассказал Винкельманн. — Однако его жена была против. Поэтому в итоге его похоронили».
3. «Кучка извращенных психопатов»
Когда война подошла к концу, появился первый шанс на проведение расследования. Действовавшие после войны оккупационные власти пытались найти тела политических диссидентов и иностранных граждан. А родственники, искавшие своих близких, начали посещать анатомические институты Германии. Заготовка трупов ни для кого не была секретом. «Поэтому анатомам стали задавать вопросы о принадлежности и судьбе тел, остававшихся в институтских моргах», — пишет Хильдебрандт.
Но часто опознать их было невозможно — документы были утеряны, а расчлененные тела изменились до неузнаваемости. На Нюрнбергском процессе обвинения были предъявлены 23 врачам. Но те немногие, которых обвинили в совершении преступлений, находились на передовой нацистских исследований: они ставили эксперименты на живых людях в концлагерях. Гораздо больше было ученых и преподавателей, которые оставались в университетах. «Многие люди медицинских специальностей, находившиеся на ведущих ролях в времена Третьего рейха, сохранили власть и влияние и после войны, особенно в учебных заведениях, — сказал мне Сейдельман. — Они сумели многое скрыть».
Половина немецких врачей были членами нацистской партии. Несмотря на последовавшую после войны денацификацию, почти все они сохранили свою практику. «Люди не хотели знать, — сказал специалист по этике биологических исследований из Нью-Йоркского университета Артур Каплан (Arthur Caplan), написавший книгу „When Medicine Went Mad: Bioethics and the Holocaust“ („Когда медицина сошла с ума. Биоэтика и Холокост“). — А кто бы стал работать, если бы не доктора довоенного и военного времени? Кто еще заполнил бы штаты университетов? Германский истэблишмент не пытался выловить всех врачей, делавших плохие вещи».
Поэтому, когда влиятельный немецкий врач, которого попросили изучить данный вопрос, объявил на общенациональной конференции, что из 90 000 докторов лишь 300 или 400 были причастны к нацистским преступлениям, это было весьма кстати. Другие врачи быстро приняли такую оценку, так как это «весьма удобно позволяло им говорить о том, что зверства в национал-социалистической медицине творила лишь «кучка извращенных психопатов». Вот что пишет об этом Хильдебрандт:
Каплан подчеркивает, что это ловушка. Он утверждает, что тех врачей, которые пользовались безнравственностью нацистов, дабы проводить свои исследования, важно считать не какими-то чудаками со странностями, а совершенно нормальными и типичными для своего времени и места людьми. «Одна из величайших проблем морали состоит в том, как обычные и вполне нормальные люди могут творить такие страшные вещи, — говорит он. — Вовсе необязательно, что мы сможем это остановить. Но понять, как такое случилось — это наша обязанность».
Чем больше проходит времени, тем больше появляется возможностей для проведения таких далеко идущих расследований. Но после войны, когда ужасы концлагерей еще были свежи в памяти, важнее всего было наказать худших из худших врачей. Среди них был единственный немецкий анатом, отправившийся в тюрьму.
Иоганн Пауль Кремер (Johann Paul Kremer) был офицером СС, а также анатомом Мюнстерского университета. Там он проводил эксперименты над голодающими животными. Когда его назначили служить в Освенцим, он продолжил свои исследования на людях. Позднее он рассказывал, что наблюдал за заключенными, «а когда кто-то из них вызывал у меня интерес из-за крайней степени истощения, я отдавал команду дневальному, чтобы этого пациента зарезервировали для меня, а также сообщили мне о том, когда он будет подвергнут умерщвлению уколом». Кремер часто присутствовал во время таких убийств. Он собирал ткани и отправлял их в университет в Мюнстер.
Офицер СС Иоганн Пауль Кремер
Еще одним аспектом его работы было то, что Кремер отбирал прибывающих в Освенцим заключенных для отправки на смерть. Всего он отобрал 10 717 человек. За это его в 1948 году приговорили в Польше к смертной казни. Он отсидел 10 лет, после чего вышел на свободу и вернулся в Мюнстер.
Между тем, другие анатомы из академических кругов не были наказаны за свои ужасные преступления, хотя союзники многое о них знали. В июне 1945 года бостонский невропатолог по имени Лео Александер (Leo Alexander), работавший консультантом у американского военного министра, посетил врача и члена НСДАП Юлиуса Галлервордена (Julius Hallervorden), который в 1938 году возглавил кафедру невропатологии Института исследования мозга имени кайзера Вильгельма (это один из ведущих в мире психиатрических исследовательских центров, строительство которого финансировал в 1920-е годы Фонд Рокфеллера). Галлерворден показал Александеру коллекцию из 110 000 образцов мозга, взятых у 2 800 человек. Он заявил, что вместе с директором института Хуго Шпатцем (Hugo Spatz) собирал образцы мозга у жертв нацистской программы умерщвления в газовых камерах психически неполноценных людей в шести «центрах эвтаназии» в Германии и Австрии. «Галлерворден присутствовал во время убийств и удалял мозги у убитых», — пишет Сейдельман.
Александер сообщил о том, что ему удалось узнать, но против Галлервордена и Шпатца никто никаких мер не принял. Им разрешили перебазировать Институт исследования мозга имени кайзера Вильгельма во Франкфурт, где ему присвоили имя Макса Планка. Этих людей продолжали чествовать за их выдающиеся научные достижения: ведь в 1922 году Галлерворден и Шпатц открыли нейродегенеративное заболевание головного мозга, названное их именем.
Эти невропатологи успешно завершили свою карьеру и умерли в 1960-х годах. В 1982 году один немецкий университет назвал Галлервордена «великим старцем немецкой и международной невропатологии».
Сейчас из-за более поздних методов лечения открытая Галлерворденом и Шпатцем болезнь называется иначе. И это правильное решение, говорит Каплан из Нью-Йоркского университета. Он считает, что наука не должна отказываться от научных открытий Галлервордена и Шпатца, однако полагает, что должны быть определенные правила использования данных с запятнанной репутацией. «Если их использовать, то только в том случае, когда нет никакого другого выбора, — сказал он. — Цель при этом должна состоять в спасении жизни или в чем-то еще очень и очень важном. Надо признавать, что ты используешь эти данные, но нельзя ставить это в заслугу человеку, проводившему такие постыдные эксперименты. В таких случаях надо говорить: „Данные получены от выдающегося немецкого ученого, работавшего при нацистах“. Но имя этого ученого называть не следует». Вполне правомерно. Но на это ушло много времени.
4. «Загадить гнездо»
К началу 1980-х годов врачи и ученые из поколения Второй мировой войны уже не руководили немецкими медицинскими факультетами и анатомическими институтами. Они передали эстафетную палочку своим ученикам. Но это второе поколение также не испытывало особого желания копаться в прошлом. Когда немецкие студенты-медики и немногочисленные исследователи, среди которых был Сейдельман, начали задавать вопросы о поведении анатомов при Гитлере, а также о тех снимках и образцах тканей, которые те оставили в качестве учебных материалов, они в основном утыкались в стену отрицания. Профессора осуждали новое поколение студентов за требования дать им больше информации и выговаривали им за то, что они пытаются «загадить гнездо».
Но стена отрицания начала давать трещины, когда немецкий историк и журналист Гетц Али (Goetz Aly) настоял на получении доступа к коллекции образцов института имени Макса Планка. Попав внутрь, Али опознал нескольких жертв программы эвтаназии и начал требовать предания образцов земле. Это была новаторская идея.
Директор института имени Макса Планка сопротивлялся и оспаривал утверждения Али. Однако у того были солидные доказательства. Немецкие студенты-медики небольшими группами последовали его примеру. В Гейдельбергском университете, где учился Геррит Хохендорф (Gerrit Hohendorf) (сейчас он профессор Технического университета Мюнхена), «руководство не хотело, чтобы студенты проводили независимое расследование по этим вопросам», сказал он мне. «Мы самостоятельно организовали серию лекций для студентов без поддержки со стороны профессоров и преподавателей. Мы слышали что-то об эвтаназии детей в психиатрической больнице Гейдельберга, и поэтому отправились туда и начали задавать вопросы профессорам».
Новая волна внимания поднялась в 1989 году над Тюбингенским университетом, когда требования студентов о проведении расследования привели туда всю национальную прессу. Телевидение и газеты начали говорить и писать о том, как в научно-исследовательской и учебной работе до сих пор используются образцы из эпохи нацизма. Демонстрации протеста состоялись у немецкого посольства в Израиле, а израильский министр по делам религий потребовал от канцлера Гельмута Коля (Helmut Kohl) вернуть останки всех жертв нацизма для захоронения. Масла в огонь добавил Али, написавший статью, в которой он привел слова Галлервордена о том, что чем больше мозгов он достанет, тем лучше. «Я не знаю ни одного немецкого анатома, который бы после войны отверг нацистскую практику и похоронил свою полученную преступным путем коллекцию», — написал Али.
Из печати вышли две важные книги: первую под названием «Doctors Under Hitler» («Врачи при Гитлере») написал историк из Йоркского университета Майкл Кейтер (Michael Kater), а вторую работу о здравоохранении, расах и немецкой политике — историк из Университета Оксфорд Брукс Пол Вейндлинг (Paul Weindling). Каплан провел в Миннесоте первую конференцию о медицине и науке в эпоху нацизма. Важной темой там стало предложение бойкотировать немецкие данные, собранные при Гитлере. Тюбингенский университет выступил с публичными извинениями и создал комиссию по расследованию, что послужило образцом для других вузов. А Общество Макса Планка призналось, что в его коллекции имеются ткани жертв эвтаназии, в том числе, 700 детей.
Общество Макса Планка захоронило эти останки в мае 1990 года, организовав мемориальную службу. С таким требованием выступал Али. Но, по мнению Сейдельмана и Каплана, этого было недостаточно, и они начали играть ведущую роль среди западных исследователей. Сейдельман выступил против захоронения человеческих останков в братской могиле, заявив, что сначала надо выяснить, «кто эти люди, и как они умерли», а также как их останки использовались на протяжении полувека. Он вместе с Капланом потребовал провести международное поминовение и биоэтическое расследование. Но этого не было сделано. «Они не были готовы», — говорит Сейдельман.
В 1992 году правительство Германии приказало всем государственным университетам провести исследование своих анатомических коллекций. Кто-то последовал примеру Тюбингенского университета, кто-то — примеру Общества Макса Планка с массовым захоронением. По словам британского историка Вейндлинга, возникло мнение, что тела жертв «загрязняют» немецкие университеты. А некоторые вузы отказались выполнить распоряжение правительства или заявили о невозможности его выполнения, потому что их здания были разрушены в ходе бомбардировок во время Второй мировой войны.
Попытки провести общенациональное расследование тоже не увенчались успехом, потому что в то время внимание было приковано к другому важнейшему моменту исторической значимости. В 1989 году пала Берлинская стена, а вскоре после этого распался Советский Союз. Посреди этих тектонических сдвигов верх взяло безразличие. Как сказал спустя двадцать лет один 96-летний профессор анатомии, когда его спросили об использовании трупов казненных в Венском институте, где он работал, «всем было все равно, так почему же мы должны были об этом думать?» Профессора поддержал его 77-летний коллега: «Всем было все равно».
Эти ученые имели в виду скандал, разразившийся у них в институте. Речь шла о работе непреходящей научной значимости, которая занимает особое место и используется врачами и исследователями во всем мире: об атласе Пернкопфа.
Эдуард Пернкопф (Eduard Pernkopf) трудился в Вене над своим четырехтомным атласом более 20 лет, начиная с 1933 года. «Он по 18 часов в день анатомировал человеческие тела и давал указания группе художников, которые в мельчайших деталях рисовали то, что он вскрывал», — пишет Хизер Прингл (Heather Pringle) в журнале Science. Журнал The New England Journal of Medicine в 1990 году назвал этот атлас «выдающейся книгой огромной ценности». «Если вы серьезный анатом, как я, — говорит Хильдебрандт, — вы все равно обязательно будет обращаться к этому атласу, потому что в нем больше деталей, чем в любой другой книге. А некоторые рисунки из него по