Киев – город при вокзале
04.12.2013 08:00
Один мой знакомый, который очень много поездил по Европе, Америке и Азии, сказал мне, что Киев – это больше азиатский город, чем европейский. Впрочем, добавил он, Киев - это уже не город, а центр столичной агломерации Большой Киев, и рассматривать её нужно вот только так, а не зацикливаться на административных границах города. На мой удивленный вопрос, а был ли город Киев вообще, он мне ответил: «Был, но весь вышел к концу 1980-х – началу 1990-х годов». Ну а дальше он посоветовал мне кое с чем ознакомиться. Этим я и делюсь с читателями.

А был ли Киев, или Четыре кита европейского города…

Итак, был ли Киев когда-то городом? Но, впрочем, каковы критерии города сегодня? Что сегодня отличает город от не города и что есть такое в городах Европы, что так сильно нас привлекает? Обратимся к специалистам по архитектуре и урбанистике, вот мнение довольно известного Вячеслава Глазычева (1940-2012). Кстати, он высказал его ровно 15 лет назад в Киеве на семинаре «Киев – город XXIвека».


За последние пятьсот лет (европейский) город вырастил 4 предмета, вокруг которых сложилось и публичное пространство, и городское сообщество.

Первый — биржа. Биржа — это не только место операций, это ещё место, где люди видят друг друга оперирующими, своего рода театр (на хоры биржи пускают зрителей).

Второй — суд как система сугубо городского пространства и одновременно могучий театр, в котором есть актёры под именами "судья", "истец", "ответчик", "адвокат", "присяжные"...

Третий — сам театр, как зеркало, в котором аудитория воспринимает некоторые предъявляемые ей и понятные ей действия (таким театром может быть, и часто бывает, городская площадь).

Четвертый — городской рынок, харчевня, трактир, кофейня, пивная, ресторан – все места, где люди видят друг друга, где происходит специфическое общение между ними. Ведь сами люди более всего интересны друг другу, и город является, прежде всего, системой “кулис”, которая обеспечивает возможность смотреть друг на друга, смотреть разнообразно, богато, любопытно.

Ради чего была устроена главная улица? Это протяженная театральная кулиса, устроенная ради шествий и исключительно ради них, потому что утилитарной потребности в главной улице нет никакой. Первая — прямая, как стрела — европейская улица прокладывается в Риме в начале 16 века. Для чего? Потому что самым главным зрелищем был съезд кардиналов к папскому дворцу. Это гигантской протяженности лента некоего действа, повторявшегося почти ежедневно. Первые прямые линии, соединившие другие точки для обозрения (а Рим задал образец всем городам мира) возникли для того, чтобы не давили друг друга толпы паломников, собиравшиеся глазеть на монументы истории христианства. Это визуальная, зрительная, зрелищная, динамичная система, не имевшая никакого отношения к утилитарной функции и, в то же время, определявшая рисунок, заставлявшая менять движение, строить новые мосты и ломать старые. Именно эта функция — особенно в центральных городах — оказывалась наиболее серьёзной.

Этот образец копируют в Париже, и Мария Медичи прокладывает первую улицу, первый бульвар в Париже (сейчас там Новый Лувр). Возникает очередной могучий стереотип, идеал большого города, развитый в Большой Оси Парижа, обрастающей знаковыми постройками вплоть до 80-х годов нашего века. Этому образцу подражали Петербург и Вашингтон, Берлин и Хельсинки — каждый по возможностям и амбициям.

Колониальные города Америки (мексиканские, аргентинские) имели огромные главные улицы, где гарцевали конно, чтобы посмотреть других и показать себя. Сегодня они, облепленные постройками, являются главными проспектами и Мехико-Сити, и Буэнос-Айреса.




Это взгляд российского ученого 1998 года, правда, с карнавалами на Крещатике у нас туго – по выходным люди просто гуляют пешком по перекрытой улице, глядя друг на друга. А вот еще такой взгляд очевидца (русского офицера-дворянина и военного атташе) на роль кафе в городской жизни Парижа начала ХХ века:


Кафе — неотъемлемая и главная часть быта всякого парижанина, и богатого и бедного, вот почему кафе не смогли испепелить ни войны, ни революция. Зайти в кафе в двух шагах от своего дома, канцелярии, завода, встретить там завсегдатаев, давно ставших твоими друзьями, узнать городские и политические новости, перекинуться в карты или сыграть в шахматы, зимой согреться стаканом горячего кофе или рюмкой коньяку, а летом выпить стакан лимонада, посидеть, наконец, просто в одиночестве, строить планы на будущее, вспоминать о прошлом, а главное — забыть невеселое настоящее — вот в чем прелесть парижского кафе и секрет уличной парижской жизни, той жизни, которая отличала Париж от других столиц мира.

Вот эти городские учреждения и неформальные связи и обеспечивают существование того самого городского сообщества, которое делает город городом. А что же у нас с Киевом? Ну, с биржей у нас сложно, судебные процессы нынешних киевлян интересуют, только когда они касаются лично их. Театров много, но театральны страсти уже неинтересны. Ну, кого сейчас в Киеве волнует, из-за чего там поссорились певица Абдуллина и режиссер оперного Соловьяненко-младший? Остались базары (супермаркеты) – места торговли есть, и даже слишком много, но торгового аттракциона для глаз и ушей типа одесского Привоза в Киеве, увы, нет, да и вряд ли будет. А про городские кафе… Вы попробуйте найти в Киеве заведение, которое бы не меняло интерьер, кухню и публику за последние 15-20 лет. Увы, но таких заведений в городе практически не существует, ибо мало кто понимает их ценность. Впрочем, возникает впечатление, что в Киеве с атрибутами и символами города всегда было сложно. Острословы называют Киев то ПГТ (СМТ), то даже хутором. Увы, но история города дает для этого немало оснований…



Как Екатерина Киев искала, или Кому сказать спасибо за город?

Итак, в 1787 году с 29 января по 22 апреля русская императрица Екатерина II побывала в Киеве во второй раз в своей жизни. Позднее из писем стал известен ее отзыв о городе над Днепром: «Странный здешний город: он весь состоит из укреплений да из предместий, а самого города я до сих пор не могу доискаться; между тем, по всей вероятности, в старину он был, по крайней мере, с Москву». Стоп, а почему такое странное мнение весьма неглупой наблюдательной женщины? А вы обратитесь к истории Киева! Итак, в то время в городе жило около 20 тысяч человек. Но тогда никто не знал, где же находится… центр города. Вполне себе европейским городом с ратушей, магистратом и Магдебургским правом был Нижний Город – т.н. Киев-Подол! Но вот Верхний Город – район Софийского и Михайловского Монастыря – был территорией, над которой властвовал военный комендант русского гарнизона, а в Софии находилась резиденция одного из трех митрополитов Русской Церкви – Киевского. Понятно, что Киево-Подолу Верхний Город не подчинялся. Ну а район Киев-Печерской Лавры, Никольского монастыря и окрестных строений, окруженных валами Старой Печерской крепости, делили между собой духовные и военные власти. Какой центр города мог быть вообще, если после сильного дождя было невозможно не то что проехать, а пройти из Лавры в Верхний или Нижний Город? На месте нынешнего Майдана плескалось Козье Болото – пруд, который образовала запруда на ручье Крещатик, и там была неплохая охота на уток и прочую болотную птицу.


Но в дело вмешались власти Российской Империи. Им нужно было на практике показать, что «Киев есть Иерусалим земли Русской!», и придать городу, насколько это возможно, нормальный вид. Про важность Киева говорил и в 1812 году Наполеон Бонапарт: «Если я займу Киев, то этим я возьму Россию за ноги, если Петербург — то за голову, а если Москву, то этим поражу Россию в сердце». В общем, почетная миссия реконструкции «ног России» выпала на императора Николая Первого, который имел военно-инженерное образование и неуемное желание что-то грандиозное построить в Киеве, дабы подчеркнуть его роль, как «Иерусалима Земли Русской». Именно он и напряг всех и вся для выполнения первого генерального плана Киева 1837 (работы Беретти) и лично 17 раз приезжал в город смотреть за ходом строительных работ. Впрочем, генеральный план города от Беретти обеспечил городу развитие ровно… на сто лет вперед. Нынешний рисунок улиц Правобережной части Киева – все они растут из генплана Беретти. Любопытно, что следующий генеральный план Киева принимали уже в Советской Украине в 1936 году:




Вот именно ту часть Киев, которую отстроили по плану Беретти, соединив различные части города в единое целое, мы до сих пор любим и ценим. Именно при нем сложился тот тип киевской застройки города-сада, который так нравился Михаилу Булгакову:

Как многоярусные соты, дымился и шумел и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов. Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники - мех серебристый и черный - делали женские лица загадочными и красивыми.

Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым, нетронуты снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках царствовал вечный Царский сад
.

Но есть и другое, малоизвестное впечатление о Киеве 1911-1913 гг., которое раскрывает нам его со стороны «Православного Иерусалима над Днепром» – города, куда приходили сотни тысяч религиозных паломников. В 1913 году в Киеве было 520 тыс. жителей, и в городе было около миллиона верующих-паломников со всей России. Итак, дадим слово одесситу, который стал русским советским писателем – Валентину Катаеву. Вот как он описывает свой первый приезд в Киев в юные годы, еще до Первой мировой войны:

Киев тоже навсегда остался в моем сердце таким, каким я увидел его в то лето.

Сначала мы заметили на высоком берегу белые многоярусные колокольни с золотыми шлемами Киево-Печерской лавры. Они тихо и задумчиво, как монахи-воины, вышли к нам навстречу из кипени садов, и уже больше никогда в жизни я не видел такой красоты, говорящей моему воображению о Древней Руси, о ее богатырях, о пирах князя Владимира Красное Солнышко, о подвигах Руслана, о том сказочном мире русской истории, откуда вышли некогда и мои предки да, в конечном счете, и я сам, как это ни странно и даже жутко вообразить.


Папа снял шляпу, оставившую на его высоком лбу коралловый рубец, скинул пенсне и, вытирая носовым платком глаза, сказал нам, что мы приближаемся к Киеву, и назвал его с нежной улыбкой, как родного, как своего прапращура:

— Дедушка Киев.

Прежде чем пароход причалил к деревянной пристани, мы увидели на очень высоком берегу, среди каштанов уже городского сада Владимирской горки, памятник крестителю Руси князю Владимиру и его фигуру, поднявшую над Подолом, над рекой, над синими заднепровскими далями стройный чугунный крест, который, впрочем, произвел на меня менее сильное впечатление, чем деревянный крест над могилой Тараса Шевченко.

Несколько дней, проведенных нами в Киеве, оставили в моей памяти представление как бы о некоем паломничестве по святым местам, что вполне соответствовало давней мечте папы.

Наше паломничество, несмотря на всю свою утомительность, несмотря на страшную июльскую жару, бесконечное хождение из конца в конец по раскаленному большому каменному городу среди грохота ломовиков и дробного щелканья пролеток по булыжной мостовой, где варился асфальт, распространяя вокруг мутно-синие облака удушливого чада, несмотря на строительные леса во многих местах, преграждавшие дорогу, — Киев бурно богател и строился, и мы с удивлением провинциалов задирали головы вверх, считая этажи новых кирпичных домов, нередко восьми- и даже десятиэтажных, — несмотря на все это, паломничество наше произвело на меня неизгладимое впечатление, с новой силой пробудив в моей душе религиозное чувство, которое стало по мере моего возмужания заметно ослабевать.

В киевских соборах с византийским великолепием их мерцающих мозаик непрерывно шли службы, пелись молебны у серебряных рак (гробов) с мощами святых; соборы были переполнены толпами богомольцев, собравшихся сюда со всех концов России, для того чтобы приложиться к высохшей, куриной лапке угодника и поставить красную или зеленую свечу у Варвары-великомученицы, или святителя Николая, или какой-то усекновенной, мироточивой главы, откуда действительно капало душистое масло.

Свечи пылали золотыми кострами у каждой иконы, украшенной ризами, усыпанными рубинами, сапфирами, изумрудами, алмазами, крупным и мелким жемчугом, к которым так не шли многочисленные аляповатые искусственные цветы из папиросной бумаги.

Здесь впервые я увидел разноцветные церковные свечи — зеленые или красные, — перевитые тонкими ленточками сусального золота. Мы покупали эти свечи и, подходя на цыпочках вслед за папой, истово крестясь, зажигали их льняные необожженные фитили от других свечей и ставили перед серебряными раками угодников и перед древними иконами, вделанными в ярко позолоченный иконостас.

Мы отстояли, наверное, четыре или пять молебнов, и папа подал две просфоры — одну за здравие, а другую за упокой. Высокий черный монах в железных очках, стоявший за конторкой, подал папе чернильницу и ручку с пером, и папа своим бисерным почерком аккуратно написал на подрумяненных подовых корочках просфорок, похожих на маленькие одноглавые древние-предревние церковки, сделанные из белого крутого теста, сначала о здравии… А потом, с покрасневшими грустными глазами, так же аккуратно макая перо в чернильницу, написал длинный столбик имен за упокой усопших рабов божьих…


После литургии мы получили обратно свои просфорки с треугольными выемками от вынутых частиц, и папа завязал эти пропахшие ладаном и мятой просфорки в чистый носовой платок.

…мы остановились в какой-то особенной, монастырской гостинице, где монах приносил нам каждое утро большой графин рыжего монастырского удивительно вкусного кваса, где коридоры были тихи и безлюдны, а кровати в нашем номере, или даже, кажется, «келье», застланы серыми байковыми одеялами, и перед иконой горела лампадка, а платить надо было, по словам монаха — послушника с русыми кудрями и конопатым носом — сколько вам будет по средствам, — и папа платил в день семьдесят пять копеек за нас троих, хотя мог бы ничего не платить…

В четыре часа утра нас будили мощные звуки монастырского колокола, призывающего к ранней обедне, и в окно заглядывали ветки пирамидальных тополей, и виднелся мощеный двор, по которому по разным направлениям не спеша двигались черные фигуры монахов, виднелись также выбеленные одноэтажные флигели со свежевыкрашенными зелеными крышами, и во всем этом была для меня острая новизна, необъяснимая, грустная прелесть.




Разумеется, папа повез нас в знаменитые Киевские пещеры, где в толпе простонародья с тонкими свечками в руках мы спустились в бесконечно длинный, глубокий, очень узкий сухой подземный коридор с естественно закругленными глиняными сводами, где время от времени в стенах (всегда как-то пугающе внезапно) открывались ниши, в которых стояли гробы с мощами угодников, завернутых в красные канаусовые саваны, под которыми угадывались части окостеневшего человеческого тела: руки, высоко сложенные на груди, ступни ног, круглая голова с острым выступом носа, слегка приподнятая на кумачовой подушке.

Монах-проводник со свечой останавливался возле каждой ниши и заученно пояснял столпившимся вокруг него паломникам — мужикам в сапогах и лаптях и бабам в черных платочках, с котомками за спиной — краткую историю угодника.

Больше всего меня поразил гроб с медной таблицей, где было выгравировано, что здесь похоронен «летописец Нестор».

Мне всегда казалось, что летописец Нестор, о котором мы проходили в истории, это личность скорее легендарная, чем на самом деле существовавшая, выдуманная историками специально для нас, мальчиков. И вдруг передо мной оказался его большой дубовый гроб во всей своей подлинности: стоило лишь взломать крышку — и можно было собственными глазами увидеть высохшее тело или, во всяком случае, скелет с громадной сухою белой бородой самого летописца Нестора — его подлинные кости, его подлинную бороду! — моего прапрапрапращура, давно уже превратившегося в легенду и вдруг появившегося из невероятной глубины веков как вполне материальное доказательство своего существования и существования того дивного, сказочно-древнего, но подлинного мира первобытной Руси, откуда мы все произошли, чувство, так удивительно переданное Пушкиным в его Пимене.

…Недаром многих лет свидетелем господь меня поставил и книжному искусству вразумил… Да ведают потомки православных… Еще одно, последнее сказанье…


Через несколько дней, переполненные впечатлениями, нагруженные сувенирами Киево-Печерской лавры — цветными бумажными иконками, отпечатанными в заведении Фесенко, лубочным изданием печерского патерика, кипарисовыми четками, печатными колечками святой Варвары-великомученицы, бутылочками со святой водой, зелеными и красными свечками, нательными крестиками из синей финифти на серебряных цепочках, стереоскопом, через который можно было рассматривать разноцветные открытки с видами Киева и Печерской лавры, деревянными ложками с ручками, вырезанными в виде кисти руки с пальцами, сложенными как для крестного знамения, и тому подобным, — мы возвращались вниз по Днепру в Екатеринослав…


Что осталось от Киева, или Плоды индустриализации

Итак, видно, что Киев действительно был центром религиозного паломничества и «ногами России», куда люди ходили на богомолье пешком. Поэтому доминирующими высотками в Киеве до революции были колокольни у купола храмов. Но вот дореволюционный строительный бум оставил в Киеве громадное количество домов стиля «модерн», как храмы тогдашней эпохи шальных денег.

Первая мировая война и Революции 1917 с Гражданской 1918-1920-х полностью изменили население Киева. Если кого-то интересует, как выглядел Киев в 1925-1926 году, то предлагаю вашему вниманию описание города от бывшего главного редактора газеты «Киевлянин» и депутата Государственной Думы Василия Шульгина. Будучи белоэмигрантом, он нелегально побывал в СССР и посетил Киев, Москву и Ленинград и свои похождения описал в книге «Три столицы». Ее первая часть как раз посвящена его пребыванию в Киеве:




А дальше пошла социалистическая индустриализация Киева, под девизом: «Превратим мещанско-поповский Киев в город социалистической индустрии!», и храмы-колокольни начали взрывать, а доминирующими высотами городского пейзажа стали фабрично-заводские трубы! Город разрастался вширь, захватывая соседние села и хутора. Киев в 1917 году шагнул через Днепр – и с того времени Левобережье стало неотъемлемой частью города. Война 1941-1945 года полностью изменила этнический состав города, а разрушение Крещатика позволило построить вместо развалин полностью новый архитектурный ансамбль центральной улицы столицы Советской Украины. Новому городу, которым стал послевоенный Киев, потребовалось много новых жителей, которые должны были работать на растущих фабриках и заводах… Каждое предприятие имело свой жилищный фонд, поэтому Киев покрылся сотнями домов спальных микрорайонов на месте бывших пригородных сел. А Центр остался где-то далеко на Крещатике. А жителей Киева, чьи предки жили в городе до 1917 или даже до 1913 года, почти совсем не осталось. Киев превратился в целую сеть фабрично-заводских слободок с бетонно-панельными сотами «спальников». Но это все однообразное разнообразие скрывали парки, леса, лесопарки и Днепровские острова. В таком виде Киев встретил 1991 год и начало рыночных реформ, которые лишили город всей крупной промышленности. Киев теперь не производит ни экскаваторов, ни кораблей – зато город теперь делает деньги. Ну а доминирующими высотками стали небоскребы, которые укрыли Днепровские склоны в 2000-е годы. Официально, правда, Киев никак не пересечет 3-миллионный рубеж численности населения, но неофициально считают, что в Киеве ежедневно бывает на пару миллионов жителей больше. В итоге, считается, что сегодня в Киеве работает 12,5% трудящихся Украины. Иными словами – в Киеве работает каждый восьмой трудящийся гражданин Украины. Об этом сообщил на аппаратном совещании Киевской городской государственной администрации (КГГА) директор Киевского городского центра занятости Виктор Сухомлин.


«Ежегодно в городе принимаются на работу более 400 тыс. работников, создается около 100 тыс. новых рабочих мест. В столице работает 1,3 млн наемных работников, т.е. каждый 8 работающий украинец работает в городе Киеве», - рассказал Сухомлин представителям СМИ. По его словам, «в Киеве самый высокий среди регионов уровень занятости населения - это 64,5%, а по Украине он составляет около 60%. Уровень безработицы, по данным Международной организации труда, в столице самый низкий в государстве и составляет 5,4%, а по Украине в среднем около 7,5%. Ежемесячно на учете в столичной службе занятости находятся свыше 12 тыс. человек. Ежедневно в центры занятости обращаются более 2,5 тыс. клиентов, как работодателей, так и ищущих работу». Учтите, что это только ЛЕГАЛЬНО работающие, получающих «черную» зарплату никто не считает. Но куда деваются люди, которые по несколько лет работают в Киеве? Ну а все эти сотни тысяч приехавших – куда они исчезают, если население Киев никак не преодолеет рубеж в 3 миллиона? Они или оседают в ближних пригородах Киева (за админграницей города), или же отбывают за границу – кто-то на временную работу, а кто-то – навсегда, но при этом иногда наезжают в Киев, чтобы убедиться, верный ли они сделали выбор. Создается впечатление, что Киев – это такой себе пункт пересадки между родиной и заграницей. Тогда психология привокзального буфета вполне логично объясняется. Там главное - быстро перехватить хоть-что-то и бежать с чемоданом куда надо. Так что спешка и суета-сует, которую мы наблюдаем на улицах и в городском транспорте Киева, — это атмосфера вокзала, где нужно успеть сесть на поезд, который везет к счастью. Но при этом нужно не потерять чемодан с деньгами или же билет на допуск в обещанный рай. А жить будем после, когда приедем. Хватай мешки – Киевский вокзал отходит.



Евгений Морин
Новости Украины - From-UA