Работа на кладбище

Надо было заработать денег, причем срочно, и все тут. Значит, решено.

Предприятие, на котором предстояло работать, имело заграничное женское имя «Грета» и располагалось на кладбище, которое от перенаселения давно не работало, а если и работало, то только в крайних случаях. Одной крайностью были генералы, другой – бандиты.

Предприятие арендовало помещение: одноэтажная худая постройка в три комнаты. В одну комнату, рабочий цех площадью семьдесят квадратов, цементовозы задували цемент, и прямо здесь, когда пыль успокаивалась, начиналась ручная фасовка ведрами и лопатами в капроновые мешки.

Вторую комнату называли складом, но, скорее, авансом, поскольку комната была недостроенной: стены на месте, четыре, как надо, а крыши не было.

Третья комната – столовая и гардеробная; мышей и тараканов не заметил.

Людей работало немного: два человека, два друга – Коля и Ваня, оба имели мерзкую привычку подавать вялую руку; курили весь день и обсуждали автомобили, причем очень въедливо, подробно перемывали все запчасти. Один был влюблен в «Рено», другой балдел от «Фиата», эти модели, по их утверждению, лучшие. Я как-то пытался втиснуть в лучшие «Хонду», но Коля и Ваня страшно обиделись. Несколько дней они собирали по автомобильным журналам компромат, ну и, конечно же, нашли… Счастливые, они устроили мне разнос, а я смотрел на вырезки, заметки, статьи, аккуратно подшитые в папочку, и удивлялся их трудолюбию.

Работа начиналась в девять. Приезжал парень с комсомольскими повадками, десять минут суетился вокруг мешков и интенсивно кричал, причем беспредметно, после третьей сигареты кашлял, говорил «Проклятые рудники!», садился в машину и уезжал.

Вечером в шесть все повторялось. Бегал, считал мешки, смотрел выписанные накладные, тут же вопил «Воры!», опять считал мешки, потом считал деньги, кричал, курил, говорил «Проклятые рудники» и с тоской выдавал деньги. Оплата труда производилась ежедневно, и размер ее зависел от количества мешков, наполненных цементом.

Работа была простая: ставь мешок да насыпай, чтобы на весах было не меньше сорока пяти килограммов. Но на дворе стоял июль, жара, и треть цемента носилась в воздухе.

Первых три часа, когда солнце еще было невысоко, работали в респираторах. Дальше дышать было невозможно даже в них, тело под спецодеждой нагревалось и текло, пот пропитывал одежду, проступал на лице, что в соприкосновении с цементом давало что-то невообразимое и едко пекущее.

В два часа - перерыв на обед, но обедать не хотелось. Мы сидели в тени разбитого грузовика, курили…

Опять за работу. Жара, душегубка, Душанбе, каторга…

Временами приезжали покупатели, тогда прерывались на погрузку, которая тут же и оплачивалась. Мешки тяжелые, но все же это легче, чем фасовка.

Когда я привык к работе и будущее на месяц-другой было определено, в голове появились кое-какие мысли, которые привели меня к весьма любопытному соображению.

Там, где есть весы, думал я, должен быть и плут. Ничего нового: я решил испортить весы на один килограмм, что при дневной выработке в триста мешков экономило триста килограмм, а если экономить тридцать дней, получалось девять тонн. Выгодное дельце. И главное – риск незначительный, один килограмм на мешке – пустяк, который всегда можно объяснить «утруской».

Покупатели, как я заметил, никогда не перевешивали; конечно, исключения бывали, но эти исключения были всегда видны издали: по одежде, по разговору. А предприятие в лице комсомольца-неврастеника едва ли что заметит, равно как и напарники, которые продолжали собирать компромат на «Хонду».

Вскоре весы уже работали на меня. Никаких ревизоров не случилось. Неожиданная выпуклость кошелька улучшила не только мое настроение, но и питание, гардероб, жилье, культурные мероприятия.

По прибыли август был самым амплитудным, а дальше кривая пошла вниз, и где-то с листьями пропали и покупатели. Закончился строительный сезон.