У последней черты

…уже семь лет. Очень о многом позабыл «уже».

Я закурил. Макс не курит. Мы все время вели неспешный разговор о том, о сем, подливая без напряжения водички в вялую реку нашего общения. Мы катались вместе не один день и успели друг другу если не поднадоесть, то уж обговорить все на свете успели - точно. И вот я доедаю, Макс задумчиво смотрит в экран плазмы, висящей на стене. Выходить на занесенную снегом улицу и впихивать тело в салон авто не очень хочется. Я смотрю поверх головы Макса и вижу, как в паб входит какой-то мужчина.

Администратор с ним приветливо здоровается, он кивает в ответ. На дородном теле мужчины дорогая дубленка, под дубленкой – костюм. На пальцах пара перстней. Лицо мужчины имеет самое благоговейное выражение, присущее людям, собирающимся вкусно поесть и очень любящим сам процесс поглощения пищи. Он проходит мимо нас, невзначай поворачивает голову в сторону нашего столика, видит Макса, уставившегося в свою тарелку… И я наблюдаю потрясающую метаморфозу. Лицо мужчины меняется. На обширной лысине моментально выступает пот, нижняя губа отвисает, мужчина часто-часто моргает. Макс отрывает взгляд от своей отбивной и смотрит на мужчину. Тот недвижим. Стоит, как соляной столб. На лице Макса отражается процесс узнавания.

Спустя несколько секунд мой товарищ приветливо улыбается мужчине, встает из-за стола и протягивает руку для рукопожатия. Мужчина отшатывается. Потом на лице его появляется подобие слабой улыбки, он нерешительно, как будто хочет попробовать воду в кастрюле, стоящей на огне, сложив пальцы щепочкой, протягивает ладонь.

- Как у тебя? – спрашивает Макс.
- Ничего, - голос мужчины тих.
- Как дети?
- …рошо, - почти шепотом отвечает мужчина.

И – стоит. Не движется. Молчит. Макс пожимает плечами, садится:

- Хочешь – присаживайся, - отодвигает стул за нашим столом.

Мужчина машет головой:

- Нет, спаси… Меня ждут здесь…

Отходит, кивая нам головой.

- Кто это? – спрашиваю я, удивленно.

Макс сосредоточенно разрезает отбивную:

- Так. Человек.
- Я понимаю, что не жираф, - отвечаю я.

Товарищ смотрит на меня. Вздыхает. И рассказывает историю. Я знал, чем мой товарищ занимался много лет назад. Но историю эту слышу впервые…

***

…Макс был бандитом. «Работал» у киевского авторитета Т. Отвечал в бригаде за физподготовку и выполнял некоторые деликатные поручения. Как-то раз он получил от вечно обкуренного шефа очередное указание:

- Надо с одним барыгой разобраться. Короче, там, я думаю, гайки надо закрутить. В общем, чтобы я его больше не видел, понял?

Шеф заглянул в глаза. Макс кивнул весело. Понял, мол. Сам – не понял. Но лучше показать, что ты схватываешь мысли на лету, особенно, если начальство у тебя такое. Серьезное. Несентиментальное…

Еврея Мишу поджидали возле парадного на Борщаговке. Эта квартира служила ему «берлогой», где он надеялся отсидеться, переждав гнев Т. Гнев последнего был вызван тем, что Миша не отдал посыльным авторитета денег, вырученных от продажи партии ботинок псевдоитальянского производства. Миша, конечно, поступил вроде бы как правильно. Договор был на процент, а не на всю сумму. Но Т., обкурившись по обыкновению, решил вдруг, что Миша «крысит» и потому должен все.

У Миши было двое малолетних детей и молодая жена. Ему было что терять, кроме денег, но он пошел на принцип. И – на риск. Смертельный риск. Таким образом, дети оказались в Испании, жена – в Польше. Миша – на Борщаговке. Деньги и бизнес держат сильнее железных оков, крепче страха. И Миша верил в то, что его не найдут на съемной квартире.

Возможно, его не нашли бы так скоро, если бы не друзья Миши, заложившие его с потрохами. Верно говорят, что устами человека с утюгом на пузе глаголет истина. Хотя утюг никто никому ставить не собирался. Хватило предупреждения, и друзья Миши рассказали о тихой однокомнатной квартирке в спальном районе Киева. И потому сидели четверо «бойцов» в невзрачной «восьмерке», и ждали Мишу, и клеймили его нехорошими словами. Макс был за старшего. Ждали уже более пяти часов. Темнело. К парадному подкатил «Opel».

- Попался, - выдохнул Макс.

Миша издал несколько хрюкающих звуков, когда его «вырубали». «Вырубили», запихнули в машину, повезли на Татарку. Там бригада Т. арендовала спортзал. В этот спортзал привозили несговорчивых бизнесменов и «тренировались» на них, отрабатывая удары и приемы вольной (очень вольной) борьбы. Макс по дороге высадил двоих «бойцов». Он понимал - то, что ему предстояло сделать, лучше делать одному или с помощником. Но с одним. И с тем, в ком ты уверен на сто процентов. Макс не был уверен на сто процентов даже в самом себе, но помощник был нужен по-любому. А еще была нужна гиря. Макс взглянул на Мишу, приходившего в себя на заднем сиденье. Лучше – две гири. «Барыга» был достаточно упитан…

Макс не был кровожаден. Более того, он не был «безголовым». Родился в хорошей, интеллигентной семье, увлекался спортом с малых лет, любил родителей и животных. Но выбрал себе сложную «профессию» и был вынужден нести этот крест. «Несение креста» очень хорошо оплачивалось, и потому Макс ломал кости бейсбольной битой, крушил челюсти кастетом, готов был убить. Но не убивал еще. Кровь на нем была, но жизни – не было. И потому чувствовал себя Макс скверно. Но надо – значит надо. Бригада сказала «надо», бригадный ответил – «есть!»…

«Восьмерка» вырулила на небольшую лесополосу возле Днепра. Миша окончательно очухался, тихо поскуливал, забившись в угол за сиденье.

- Выходим! – весело изрек Макс.

Ему не было весело, но и раскисать он не собирался. Стоящий рядом «боец» щелкал ножом-«выкидухой».

- Убери, - тихо сказал Макс.

Он не хотел лишнего «кипежа». Если Миша начнет упираться, придется его бить. А вдруг стекла в машине разобьешь? «Не нужно было «восьмерку» брать», - подумал Макс. Из салона высунулась голова с едва наметившейся лысиной.

- Выходи, поговорим, - миролюбиво, абсолютно спокойным голосом сказал Макс.

Он планировал убить Мишу битой или монтировкой. Резко, одним ударом. Без «кипежа»…

- Не на-а-адо…

Миша выл. Ну, это была знакомая история. Все ныть начинали, не в силах принять то, что должно случиться, как настоящие мужчины.

- У ме-е-еня дети-и-и-и…

У всех дети… У Макса полгода назад дочь родилась.

- Никто тебя мочить не собирается! Все, успокойся. Сейчас сюда старший приедет, поговоришь с ним… Ты же прячешься, как девочка…

Макс врал. Ему очень хотелось, чтобы этот человек принял смерть с улыбкой незнания. Но Миша чувствовал что-то своею еврейской душой. И не успокаивался.

- Не надо-о-о-о-о… Пожалуйста-а-а-а…

Подельник Макса не выдержал:

- Все, урод!

Ударил Мишу ногой по большой голове с лысиной. Миша утер кровь, полившуюся из носа, заплакал:

- Не убивайте-е-е-е… Ребята-а-а-а…

У подельника сдали нервы:

- А ты что думал? По голове твоей жидовской тебя погладят? Думал, пряниками тебя накормят за твое крысятничество?

Начал избивать Мишу. Макс смотрел отрешенно. Курил. И вдруг… Сейчас Максим говорит, что это «вдруг» настолько его потрясло тогда, что, он уверен - вся его жизнь задала совсем иной вектор именно тогда, в лесополосе. Миша начал молиться. Он обливался слезами и молился. Повторят все время «Отче наш». Макс взял биту. Подошел к Мише. Тот закрыл глаза. И молился. Напарник Макса посмотрел с непониманием:

- Чего это он?..

Макс замахнулся. Сейчас резко – правую руку вперед, левой движение в сторону, метровая дюраль-алюминиевая конусовидная трубка опишет полукруг, и все кончится. Треснет черепная коробка от неимоверной силы удара, из ушей брызнет кровь вперемешку с мозговым веществом. И – конец. Тогда – к ногам гири, и с мостика – аллилуйя… Макс стоял наизготовку с битой. Костяшки пальцев побелели. Напарник отошел, чтобы не забрызгаться. Макс не мог. Он не понимал, что происходит. Миша молился, закрыв глаза. Лицо его побелело, губы дрожали, из глаз лились слезы. Но голос был удивительно ровен и спокоен. Он молился. Макс опустил биту.

- Слушай, а ну-ка дуй за водкой. Мы ему в глотку вольем, и типа сам упал с моста! Идея?

Напарник одобрительно усмехнулся:

- Голова!

За спиной хлопнула дверь, машина завелась. Через полминуты Макс оглянулся. Габаритные огни исчезли за поворотом к Гидропарку. Миша плакал и молился громче. Макс подошел к нему, дернул за плечо. Миша зажмурился сильнее:

- Отец наш, живущий на небе…

Макс ударил его по лицу. Не сильно. Так, чтобы очухался:

- Эй!

Миша открыл глаза.

- У тебя документы с собой? – спросил Макс.
- Что?
- Быстрее! У тебя документы с собой?!
- Какие?
- Ладно, понял. Деньги есть?
- В машине… Вы же меня так вытащили…
- Понял.

Макс смотрел на лицо Миши. Соображал.

- На, - протянул несколько купюр.

Миша не понимал ничего. Смотрел тупо.

- Слушай… Едешь сейчас на хату свою, берешь документы, бабки, покупаешь билет завтра в турагентстве…

Макс потер лоб:

- Машину свою оставь там, где стоит. Понял?!

Миша зарыдал в голос, попытался обнять Макса за колени. Макс отстранился:

- Быстро давай, вали… Рожу умой! Машина не остановится… Ночуй на вокзале, оденься поприличней. Если ты меня подставишь – мы умрем вместе…

Макс знал, что Миша может «спалиться». Он понимал, что жадность часто берет верх над здравым смыслом. Он знал, ЧЕМ рискует.

- Все, беги. Ты понял все?
- Обещаю… Обещаю…

Макс сунул в трясущуюся ладонь Миши купюры.

- Беги…

Миша побежал. Обернулся:

- Будь благословен…
- Беги!!! – Макс нервничал так, как никогда в жизни.

…Напарник смотрел недоверчиво:

- Сам?
- Ну, - Макс был весь мокрый, - и в воду затащил.
- С гирями на ногах? – напарник смотрел прямо в глаза.
- Да, - отчетливо сказал Макс, - с гирями на ногах.

«Боец» кивнул.

- Окей, тем лучше. Валим отсюда?
- Нет. Купаться будем.

Они сели в машину и уехали…

…- Это он? – я был ошеломлен.
- Он, - ответил Макс.
- А что потом было?
- Ты знаешь сам, - Макс улыбнулся невесело, - героин потом был, тьма потом была. Но с бригадой я попрощался через пару лет. А потом Т. завалили, многие наши сели… Миша слово сдержал. Машину бросил, и больше его никто в Киеве не видел. Мне поверили…

Макс встает, берет куртку:

- Поехали что ли?
- Поехали, - отвечаю я.

Мы проходим через зал. Я оглядываюсь по сторонам и вижу за самым дальним столиком Мишу. Он сидит один. Перед ним еда, но он к ней и не притронулся. Он смотрит перед собой невидящим, затуманенным взглядом. Я киваю ему, но он не замечает. Мы выходим из паба, а он все сидит и смотрит перед собою невидящим взглядом…