...встретиться с киевлянами, ибо – неустанно подчеркивала Галина Борисовна – сильно она киевскую публику любит. «Мне сейчас нью-йоркский мэр должен был вручать премию за вклад в российско-американские отношения. А я стою тут. Не знаю, что там обо мне пишут в интернете – я в этом плане совсем тупа, но постараюсь быть с вами максимально откровенной». И рассказала нам...
О своей первой «постановке»
Школу я всегда терпеть не могла и, закончив 8-й класс, хотела поскорей устремиться в театр, но для этого надо было сдать экстерном экзамены за 9-10 классы. И один папин знакомый даже взялся помочь мне сдать все, кроме химии. А из химии я знала только, что вода – это H2О, а на экзамене было три вопроса: органическая химия, неорганическая и реакция.
Один вопрос меня особо ужаснул: «теория электролитической диссоциации».
Тогда сосед, который учился на первом курсе горного института, принес мне брошюру про эту самую теорию – для первого курса института! И я ее выучила наизусть! Ни одну роль никогда я не учила так упорно, как эту теорию. Но кроме нее – ничего, вообще!
Приходим мы на экзамен, нам говорят – садитесь, готовьтесь.
Я говорю: «Мне не надо!», беру какой-то билет, громко говорю: «Теория электролитической диссоциации!», хватаю мел и начинаю тараторить, малюя на доске протоны-нейтроны. Рассказываю программу первого курса института! И на все замечания уверенно говорю: «Я знаю!». Говорила я 28 минут... После чего обалдевшая учительница сказала: «Второй вопрос не надо, давайте сразу к реакции».
Я говорю: «Нет! Видите? – и показываю ей пятно на руке, оставшееся от сведенной бородавки. – Я всегда сильно любила химию, но однажды делала какую-то реакцию, получился взрыв – и больше я никогда никаких реакций не делаю».
Олег Ефремов потом говорил, что это была моя первая постановка.
О детстве
Когда мои родители развелись, я решила остаться с папой – мы с ним всегда были близки. Папа мой был известный кинооператор, потом – кинорежиссер, в доме нашем жило все советское кино: Ромм, Райзман, Пырьев, к которым я никакого пиетета не испытывала, поэтому кино для меня было бытом. И я с детства мечтала о театре, который был для меня тайной.
Но данных у меня, как вы понимаете, не было никаких – с моей фактурой рассчитывать на что-то было полным идиотизмом, папа уже договорился пристроить меня в Институт мелиорации. Но я тайно подготовила программу для поступления в театральный и пришла к дяде Мише Ромму, который прослушал меня и сказал: «Иди и ничего не бойся!».
И я, зачесав длинные волосы в пучок, надев костюм, который папа заказал мне у своего портного, – мужской, только с юбкой – пошла, эдакой депутат горсовета, покорять сцену. Хотела во МХАТ, но мама буквально под конвоем повела меня в Щукинское. Захожу – ходят стаями девушки-красавицы. А в этот день шел уже 3-й тур. А тут я увидела какого-то лысого мужчину и кинулась к нему: «Я почитать хочу!» – «Ты откуда упала? У нас уже конкурс, иди, до свидания!».
Я, счастливая, поворачиваюсь, чтобы бежать вниз и сказать маме, что все нормально: нельзя сюда, пошли во МХАТ, и вдруг он говорит: «Послушай: не трать время. Тебя никогда никуда не возьмут, ты артисткой не будешь».
И тут во мне все поднялось: «Почему? Нет! Вот разрешите мне только прочитать!». – «Ладно, зайдешь в последней пятерке», – сказал он, дабы от меня отвязаться.
Не повезло девочкам, которые вошли вместе со мной...
Они читают, а комиссия – весь Вахтанговский театр! – все на меня пальцем показывают и хохо-очу-ут!
Дошла очередь до меня. Я читаю – они там хохочут, потом остановили меня и говорят: «Иди сюда. Ты принята. Против никого нет? – Нет, нет!». Это был нонсенс: а как же обсуждение, а остальные экзамены?
И тут я... Вместо того, чтобы запрыгать от радости, вдруг ка-ак зареву: «Не хочу я в ваше Вахтанговское! Это меня мама заставила, я хочу только во МХАТ!».
Потом много лет спустя директор Щукинского Борис Кунин – тот самый, который изрек: «Не будешь артисткой», сказал мне: «Галя, простите меня, я был неправ, но во МХАТе вас засушили. У нас вам было бы лучше...»
О Евстигнееве
На 3-м курсе к нам вдруг перевели какого-то дядьку: в костюме на вырост – одни ногти из-под рукавов видны, в рубашке с коротким рукавом на молнии, а поверх – крепдешиновый галстук. В перерывах он стоял в третьей позиции и курил «Беломор». Потом мы узнали, что это к нам перевели некоего Женю Евстигнеева, который во Владимире уже работал артистом и публика его обожала. Когда я впервые привела это чудо домой, моя нянька сказала: «Ну, Галька... Ну, привела! Как ему не стыдно лысому ходить? Хоть бы какую-то шапчонку надел!».
И, как мне тогда показалось, папа и его новая жена тоже приняли моего мужа не так, как мне хотелось бы, поэтому я, как была, взяла Женю под руку и на 4 года удалилась из отчего дома. Первое время мы ночевали на вокзалах, жили очень скудно, потом долго снимали полуподвальные помещения, но нам было так весело, так здорово! И не только потому, что были молодые. А потому, что общая идея была.
О «своем» «Современнике»
Когда через 14 лет правления «Современником» Олег Ефремов вдруг ушел во МХАТ, мы остались сами – без худрука и репертуара, но понимали, что нам надо выжить, выстоять и идти дальше. Сначала решили «руководить коллегиально» – я, Табаков, Толмачева и другие, но это были Лебедь, Рак и Щука. в театре так нельзя – там все сходится в один кабинет. И когда мы через два года поняли, что все катится непонятно куда, было собрание, на котором меня просто приговорили к должности главрежа.
Я так отказывалась! Я умоляла этого не делать, а все говорили: «Мы все будем тебе помогать!». И «Современник» стал единственным театром, главреж которого не был членом партии, за что отдельное спасибо тогдашнему Минкульту – даже они понимали, что привести к нам чужого человека будет кощунством. И вот с 72-го года я несу эту ношу. Меня спрашивают: «Как вы это выдерживаете?». Ну выдерживаю. Разве что, если раньше я удивлялась тому, что главреж вашингтонского театра по утрам считает деньги, то теперь я их если не считаю, то достаю.
Об Америке и шубе
В 78-м году, в разгар холодной войны, меня пригласили на постановку пьесы «Эшелон» в Хьюстон. Меня вызвали в Минкульт и задали главный вопрос: «У вас норковая шуба есть?» – «У меня? Никакой нет». – «Без шубы нельзя! Одолжите!». – «У кого?» – «У Зыкиной!».
У Зыкиной я одалживать не стала, но моя подруга от гордости за меня прислала из Финляндии норковые кусочки, которые тут сшивали.
И вот в этой шубе прилетаю я в Хьюстон. И вижу толпу журналистов с фотовспышками у трапа. Все меня фотографируют и при этом почему-то хохочут... Я вначале и не поняла, что мне жарко. Потом гляжу – все в летнем. Тогда я беру эту шубу, которая моей не была ни на одну пуговицу, и так по перилам самолета ее вжик – по трапу, и она с шиком повалилась на землю. Назавтра об этом написали все газеты, а за шубу я еще долго с подругой расплачивалась...
Об Алле Пугачевой
Раневскую в «Вишневом саде» Пугачева в «Современнике» играть не будет – у нас есть, кому играть Раневскую. Но у нас с Аллой очень дружеские отношения, нам всегда есть о чем поговорить, о чем помолчать, я обожаю ее концерт «Избранное», где она показала себя как великая актриса, так что, возможно, когда-то что-то совместно и состряпаем.
О кризисе
На нас он тоже сказывается. Не состоятся наши гастроли во Франции – банк отказал. А еще впервые у нас остаются в кассе билеты – немного, правда, и самые дорогие, но все же...
О своих актерах
Есть ли у меня любимчики? Есть. Чтобы им стать, нужно одно: никогда не предавать театр и с самоотдачей относиться к делу независимо от того, главные роли играешь ты или неглавные. Недавно исполнилось 50 лет театру, и я массу усилий приложила, чтобы артист, который всю жизнь играет у нас небольшие роли, не генерал, но настоящий солдат – получил звание. Добилась этого, чем очень горжусь.
Наказываю ли я актеров за «походы налево»? Нет. Что я, не понимаю, что им трудно жить, как и всем, как и мне? Но у меня нет времени и сил, чтобы идти сниматься, а у них пока есть. Лишь бы приоритеты не путались. Лишь бы театр для них всегда был главным.
22.06.2009 10:00