Антона Туманова привезли в закрытом гробу.
— Там окошечко — хорошо, хоть лицо можно распознать. Ребята мне сказали, в их части есть такие, что просто куски мяса, ДНК теперь делают. Родители еще не получили своих детей.
Сидя в гостиной на диване, на котором раньше спал Антон, его мама Елена Петровна Туманова поправляет на коротких седеющих волосах черную повязку, ищет в сумке свидетельство о смерти — зачем-то она носит его с собой.
Вещи, паспорт и военный билет младшего сержанта Антона Туманова матери еще не отдали. 20 августа Елена Петровна получила только гроб и копию свидетельства о смерти из ростовского морга. Там указана дата смерти — 13 августа 2014 года, место — «Пункт временной дислокации войсковой части 27777», время — «Во время исполнения обязанностей военной службы», и причина — «Сочетанная травма. Множественные осколочные ранения нижних конечностей с повреждением крупных кровеносных сосудов. Острая массивная кровопотеря».
— Ноги оторвало ему, конечно. Ребята рассказали. Но я и так чувствовала, что в гробу он не целый…
Антон ушел в армию из родного Козьмодемьянска (21 тысяча жителей, 100 километров от Йошкар-Олы) в 2012 году. Учебку прошел в Пензе, служил в Южной Осетии.
— Как с армии пришел — хотел найти работу, но у него не получилось, — спокойно рассказывает Елена Петровна. — В следственный изолятор его не взяли, потому что у него анемия. Для армии он пригоден, а для работы — нет. Антон уезжал в Нижний, месяца три работал на автозаводе. Жить негде, снимать дорого… Вернулся. В Москву съездил пару раз, на стройке с мальчишками поработал. Деньги им не заплатили, на обратный билет я ему высылала. А у нас в Козьмодемьянске где работать? Всего два завода осталось, один какие-то пластмасски делает, второй — не помню. В мае говорит: «Я, мам, пойду в армию по контракту». Я — давай отговаривать: «Ты подожди, видишь, обстановка какая… Не дай бог, сунут на Украину, была же у нас Чечня, был Афганистан…» — «Мам, наши войска туда посылать не будут. Все, я решил, я пойду. Мне деньги нужны. Я ж не на войну еду — я на работу еду. Другой-то работы нет».
В 18-ю Отдельную мотострелковую бригаду, в/ч 27777, в поселок Калиновская в Чечне Антон уехал 21 июня. Место службы выбрал сам. Говорил, что в Южной Осетии очень полюбил горы: «Я хочу просыпаться и видеть горы, засыпать и видеть горы». Торопился попасть до конца месяца, чтобы за июль уже получать зарплату, но в части узнал, что три месяца будет на испытательном сроке, только потом заключит контракт. «Звонит, говорит: «Два месяца зарплаты точно не будет». Я говорю: «Скажи честно, тебе денег послать?» — рассказывает Елена Петровна. «Ну сколько сможешь…» Отправила 3 тыщи, сколько нашла: я-то сама санитарка, зарплата у меня 5500. Антон говорил, там все без денег сидели, задерживали. Когда после похорон приехали мальчишки из его части, документы привезли, оказалось, им даже командировочные не дали. Билеты купили — и езжайте. У нас в военкомате их хоть первый раз за дорогу накормили».
Зарплату за полтора месяца службы Антон так и не получил. Домашним он говорил, что ему обещали 40—50 тысяч рублей. Парни-сослуживцы объяснили, что Антона, видимо, обманули: они получают не больше 30.
Все документы, которые получила мать Антона Туманова после его смерти (нажмите, чтобы увеличить)
«Едем на войну»
Домой Антон звонил почти каждый день. В начале июля вдруг рассказал: в части спрашивают, кто хочет добровольно поехать в Украину.
— Я ему говорю: «Ты, надеюсь, не хочешь?» — «Что я, дурачок? Тут никто не хочет». С ним вместе служить ушел еще один наш парень, попал тоже в Чечню, в Шали. Он мне потом рассказывал, что у них в части тоже говорили: если продержитесь сколько-то дней на Украине — заработаете 400 тысяч. Никто, естественно, не соглашался: даже если останешься жив — с деньгами все равно будет кидалово.
Потом Антон написал маме, что его отправляют под Ростов. На российско-украинской границе военнослужащие части 27777, по его словам, оказались 11 июля. Елена Петровна не волновалась:
«В Ростове жарко, Украина далеко, у Антона все хорошо. То есть как хорошо? Спрашиваю: «Что вы ели?» — «Доширак». — «А полевая кухня?» — «Нету. Сухпаек».
Елена Петровна долго возмущается, что мальчишек плохо кормили, держали под дождем или на жаре… Кажется, ей хочется представлять сына голодным. Представить его мертвым она не может.
17-летняя Настя Чернова, невеста Антона, рассказывает о месяце в Ростовской области совсем иначе.
С такой же, как у Елены Петровны, траурной повязкой на голове, Настя сидит в кресле напротив фотографии Антона: маленькая, очень хрупкая, с длинными светлыми волосами, вся в черном («Не могу носить яркое, физически не могу»), и за весь разговор, кажется, ни разу не поднимает глаз.
Настя созванивалась с Антоном каждый день, про службу он рассказывал ей гораздо больше, чем маме. 23 или 25 июля впервые сказал: «Едем на войну». Перепуганная Настя спросила только: «На Украине же нет русских?» — «Мы едем в роли ополченцев». Дня три-четыре не выходил на связь.
Второй раз, как рассказал Антон Насте, их отправили на Украину 3 августа, на два дня. Города, сроки и цели поездки не говорил: Настя думает, сам не знал.
— Видать, их посылали просто контролировать ситуацию, ездить, смотреть, — рассуждает она. — Дали украинские деньги, Антон рассказывал, что заходил в магазин, смеялся: «Сувениров нет, хоть украинских денег тебе привезу». Как будто не про войну говорил. Так, про обычную жизнь.
«Послали на помощь ополченцам. Не переживай, все будет чики»
Последняя фотография Антона Туманова (крайний справа) во временном лагере под городом Снежное Донецкой области (судя по геотегу, оставленному сослуживцем Антона, который выложил фото «ВКонтакте»). Второй справа — предположительно Роберт Арутюнян, погибший одновременно с Антоном. Судьба остальных военнослужажих родным Антона неизвестна
10 августа Антон позвонил домой: «Мама, нас отправляют в Донецк».
— Я говорю: «Куда? Там война! Вас не могут туда отправить!» Он: «Мам. Это ты так думаешь». Только и сказал: «Послали на помощь ополченцам. Не переживай, все будет чики!»
Насте Антон добавил, что будет на Украине месяца два-три, возможно, до ноября, без связи.
— Только перед самым отъездом сказал: «Я не хочу ехать, мы с пацанами думали соскочить, но до части полторы тысячи километров», — вспоминает Настя. — Может, он чувствовал что… Все последние дни говорил: «Вот, не поженились, у меня ни детей, ничего…» Это просто егошние планы, мечты…
11 августа Антону выдали две гранаты и 150 патронов для автомата. В три часа дня он прислал маме сообщение «ВКонтакте»: «Телефон сдал, на Украину уехал». Всё.
— Если бы я знала, что так может быть… — Елена Петровна сидит на диване сына: спокойная, тихая, поникшая. Зеркала в квартире завешаны пестрыми простынями, на прикрытой салфеткой табуретке — фотографии Антона, военная фуражка и аккуратно сложенный российский флаг — привезли с гробом. На фотографии с траурной лентой — красивый, совсем юный парень в военной форме. Все его фотографии в доме — только в военной форме…
— Я не понимаю: как их могли отправить? — говорит мать. — Ведь много же народу, 1200 человек… Я даже не знала, кому звонить, ни этих майоров не знала, ни их номеров… Если бы я знала, я бы сказала: «Не смейте его отправлять!» Я бы… Если бы знать.
О том, что происходило дальше, известно из рассказа двух сослуживцев Антона по в/ч 27777, после похорон приехавших в Козьмодемьянск с его документами. Один из них оставил Елене Петровне нотариально заверенное «Объяснение» с подробностями гибели Антона. Позже он же согласился встретиться с членом Совета по правам человека, членом правления «Мемориала» Сергеем Кривенко, который записал его рассказ для обращения в Военное следственное управление СК (имя военнослужащего и копии документов — в редакции).
По словам сослуживцев, приказ перейти границу с Украиной пришел 11 августа. Тех, кто отказывался, командование оскорбляло, стыдило, угрожало уголовным преследованием. Все документы и телефоны приказали сдать, форму снять (все переоделись в простой камуфляж), на технике замазать опознавательные знаки и номера. На ноги и руки повязали узкие белые повязки: позже Туманова нашла в «ВКонтакте» фотографию сына с такими повязками и комментарием его сослуживца: «Это знаки опознавания свой-чужой. Сегодня на ноге, завтра на правой руке и т. д. Все, что движется без повязок, — уничтожается».
Ночью 12 августа колонна из 1200 человек зашла в Украину и днем 13-го остановилась на территории завода в городе Снежное Донецкой области в 15 километрах от границы. Машины с боеприпасами и оружием поставили очень скученно. Днем 13 августа по колонне ударили из «Градов».
— Мальчишки (сослуживцы. — Е. Р.) сказали, что из 1200 человек погибших — 120, раненых — 450, — говорит Туманова. — Они сами где-то сзади были, а мой Антон впереди. Ни окопов, ни защиты… Паника, кто по машинам, кто куда. Выбирались, как могли…
Вкратце, по описанию сослуживцев Антона, операция победоносной российской армии на чужой земле выглядела так: с двумя гранатами на человека и не подготовленной к бою техникой колонна войск зашла в Украину, попала под «Грады» — и через сутки вернулась назад со 120 трупами.
«Вы отдавали приказ?»
Извещение о смерти принес сотрудник Козьмодемьянского военкомата Будаев. «Он Антона и на срочную службу отправлял, и на контракт оформлял. Принес — а сам плачет. Я только спросила: «Где это произошло?» — «Под Луганском». — «Но они же в Донецк поехали». — «Не доехали». Дал мне номер части, я позвонила, сказала: «Может, ошибка, это не мой сын?» — «Нет, все точно, ребята только что опознали». Соболезнования и все такое…»
С тех пор никто из военного командования с Еленой Петровной не разговаривал. Да и она не звонила. Просто не знает, кому.
— Почему это случилось? Где? Пусть мне скажут и не врут. Больше, конечно, я хочу знать, почему, кто отдал этот приказ?! Потому что этот приказ мог только с Москвы быть. Вот стоял бы передо мной Путин — я бы так и спросила: «Вы отдавали приказ? Ответьте честно». Я до последнего дня думала, что там нету русских. А мальчишки говорят, там еще не скоро все прекратится. Почему кто-то должен туда идти? Пусть они сами разбираются, как хотят.
Плачет.
— Так ведь уже с Нового года все это творится, или даже раньше, да? Когда Крым присоединяли, я смотрела телевизор и думала: «На фига нам это нужно? Мы тут и так бросовые — а еще присоединяем кого». Антошка, кажется, вообще об этом не думал. Он не воевать ехал — работать.
По просьбе Елены Петровны я помогаю ей написать обращение к правозащитникам, увожу его в Москву.
— На меня какая-то паника напала. Мне надо, чтобы люди знали, что мальчишки воюют. Хотя, может, в Москве всё без нас знают? — спрашивает очень серьезно. Я прячу глаза и молчу. — Позвонила «Солдатским матерям», они сразу: «А, 18-я бригада? 120 погибших, знаем», — то есть я не первая им звоню. Спрашивают: «Вы не боитесь, что вас потом… это самое?» Не боюсь, говорю…
Туманова написала о гибели сына на собственной странице в «Одноклассниках». В ответ получила десяток злобных сообщений о том, что она врет, порочит отечество и делает пиар. «Одна написала мне: «Ты не боишься, что у тебя будут стоять кровавые мальчики в глазах?» Я думаю, она какая-то странная, хотя на фотографии вроде нормальная сидит».
— Вы хотите, чтобы за смерть Антона кого-то наказали? — спрашиваю я.
— Мне, если честно, без разницы: снимут кого с должности, не снимут. Мне уже все равно. Мне хочется понять: почему его туда послали, кто это сделал? Чисто для себя. Только это очень трудно, чтобы кто-то сказал.
 |
| Елена Петровна Туманова на могиле сына |
Кладбище
Нижняя, ближе к Волге, часть Козьмодемьянска — старые, почерневшие, осевшие в землю бревенчатые дома. Пестрые наличники, палисады, лодки во дворах… Похоже на большое село. Не то чтобы очень депрессивно — в общем, как везде.
От дома до кладбища — минут 15 пешком. По дороге прямо на улице находим гриб, покупаем на пустом рынке подвядшие георгины и астры.
— Зачем они воюют? — просто, не риторически, спрашивает меня Елена Петровна, спотыкается на разбитом асфальте. — Из-за территории, что ль? Кому она нужна? Ничё я не понимаю в этой политике… До этого иногда думала: «Кто же там воюет?» Если постоянно говорят: ополченцев убили столько-то — сколько их еще осталось? Антон уже под Ростовом был — я все так думала. У нас некоторые как рассуждают? Вторая мировая до нас не дошла, и эта не дойдет. А что мужиков забирать будут — не понимают.
…Среди старых, давно брошенных памятников с фотографиями серьезных старух в платках могилу Антона видно сразу. Пластиковые венки от родственников и военного комиссариата, бутылка со свежими полевыми цветами, фото — то же, в военной форме. Елена Петровна ссыпает на могилу конфеты: «Вкусные, с изюмом, сегодня купила», — убирает едва успевшие засохнуть после похорон букеты. Крестится. Плачет.
На похороны «народу пришло — ужас». Были от военкомата, привезли военный оркестр из Йошкар-Олы. «Пацаны эти, с оркестра, всегда солдатов хоронят. Так они мне сказали, Антон не первый — с нашей, Марийской, республики, — кто погиб там».
Приезжавшие к Тумановым военные из в/ч 27777 рассказали Елене Петровне, что в эту командировку привезли документы трем семьям погибших — в Козьмодемьянск, Казань и Мариинский Посад.
Сослуживец Антона выложил в «ВКонтакте» фотографию Антона с другим, тоже смеющимся парнем. Подпись: «Арутюнян Роберт Мартунович, Туманов Антон. Герои, погибшие при выполнении Воинского долга». В комментариях — вопрос об их подразделении и месте смерти. Ответ: «Группа инженерной разведки в составе мотострелкового бата. Снежное, одна из восточноевропейских стран». — «А в Восточной Европе они что делали?» — следующий вопрос. Ответ: «Выполняли приказ мы. В роли ополченцев. Кстати, поменяли меня на высоте псковские десантники, которым вроде бы тоже нечего делать на юго-востоке Европы».
Предположительно погибший Роберт Арутюнян и Антон. Ростовская область
Отпустить
— Отпустить его нам надо. До 40 дней положено отпускать. Говорят, когда мы плачем, ему там плохо. Плакать нельзя, — говорит Елена Петровна.
Мы сидим на кухне, Туманова пытается накормить нас с Настей обедом, хлопочет, щедро, толстыми ломтями режет колбасу. Настя с отсутствующим видом мешает чай.
— Я когда ему звонила последний раз, у него денег на телефоне по нулям было, — вспоминает Елена Петровна. — Говорю: «Ну так я положу сейчас». Он: «Не, мам, не клади. Приеду, позвоню тебе — тогда положишь». Представляете? — плачет.
Одновременно со мной к Тумановым приходит журналист йошкар-олинской газеты «Красный город», настойчиво спрашивает: занимался ли Антон спортом, хорошо ли учился, — видимо, пишет парадный портрет.
— Да не, — Елена Петровна легко отмахивается. — Учился он не особо. Когда школу закончил — не было у него такого, чтобы куда-то тянуло. Пошел в техникум, не закончил. Сказал, если работать на заводе, — можно и без техникума. Институтов у нас в городе нет. Он чего хотел? Работу, машину, квартиру, жениться. Просто с работой иначе не получалось… Хотя вы знаете… Я вообще всегда хотела видеть его в форме. И ему самому нравилось служить.
Про гибель Антона знает уже весь город, Елена Петровна, смеясь, вспоминает, сколько девушек подошли к ней сказать, как любили Антона.
— Я боялась мертвого его увидеть. Пока не увидела — не верила, — Настя все так же смотрит в пол. Очень тщательно, настойчиво ищет слова. Слова не слушаются, но она продолжает, как будто обязательно нужно сказать: — Мне с ним было никогда не страшно. Ну вообще можно было ничего не бояться. Он обещал: приедет на Новый год в отпуск, распишемся… Я говорила, мне замуж рано, но если бы он с кольцом пришел — я бы не отказалась ни в коем случае. Спрашиваю: зачем так рано, что это тебе взбрендило? Он: «Вдруг война? Детей нету — так хоть поженимся».
Козьмодемьянск