Для того чтобы услышать эту историю, корреспондент «Каравана» отправился в маленький французский городок Кретей, недалеко от Парижа, в частную психиатрическую клинику Поля Гаше.За окнами — яркий солнечный день, в коридорах больницы полно пациентов: кто-то беззвучно хихикает, кто-то нервно пританцовывает у окна, милая старушка, вперив взгляд в стену, громко и сердито выговаривает кому-то невидимому.
В этой жутковатой толпе Ари Булоня узнаешь мгновенно, ведь он — практически копия своего знаменитого отца. Кажется, нам навстречу в больничном халате выходит сам Ален Делон, только помолодевший лет на 30.
Наблюдающий месье Ари врач доверительно разъясняет: «С его разумом все в полном порядке. Он перенес инсульт, прихрамывает, поэтому пока с тростью. Мыслит и говорит как прежде — ну, может, чуть запинается. Осталось решить проблемы с нервами. А они, к сожалению, имеются…»
— Ари, что вы здесь делаете? Честно говоря, странное место. Всюду таблички «не открывать», «не выходить», «сюда нельзя», «здесь закрыто». Мы сидим с вами во дворе, солнышко светит — но там, на этажах клиники, все эти хихикающие плясуны… Мне прямо как-то страшновато, хочется сбежать отсюда поскорее.
— Приехал несколько дней назад, врачи считают, что нужна реабилитация после инсульта — два месяца, может, три. И конечно, я несколько по-другому представлял себе это заведение. А тут прямо настоящая тюрьма для психов. Мне даже не разрешают просто пройтись по улице.
— Но вы вполне неплохо выглядите после перенесенного удара. Врачи говорят одно, ваша подруга — другое. Вы сами-то как думаете — вам действительно нужна помощь именно этой клиники?
— Я об этом не думаю. Я тут, потому что за меня так решили врачи. Но вы правы, ничего хорошего тут нет. И конечно же я очень хочу поскорее отсюда свалить. Часть моей семьи живет во Франции, остальные — в Англии. Думаю уехать в Манчестер. Там красиво, спокойно… там живут две мои дочки. Старшей уже 26, а Бланш еще совсем маленькая, ей 8 лет, ее я не видел уже четыре года…
Впрочем, я вообще не помню, когда я в последний раз видел своих детей. Как только выпишут, тотчас же уеду в Англию, меня ничто не остановит и ничто не задержит… Англия для меня самая красивая страна мира. Я живу только этими планами.
— Врачи рассказали, что после инсульта вам трудно ходить, поэтому нужна трость. Еще намекали на расшатанные нервы…
— Врачи идиоты, вы их слушайте больше! Они что хочешь нарассказывают. Твердят, что у меня проблемы с сердцем. При чем тут сердце? Нет, сердце, конечно, болит, но совсем по другому поводу. Жизнь у меня печальная — вот оно и болит. Я вдруг оказался сам по себе. Еще и сын без моего присмотра совсем с катушек сорвался.
Шарлю 15 лет, недавно загремел за решетку, теперь вот отбывает срок на юге Франции. Он парень высокий, мускулистый, спортивный. Выше меня! Увлекался кунг-фу, восточными единоборствами. Теперь он в тюрьме, а я здесь. Вот сижу и ничего не могу сделать — а надо бы поехать к нему, как-то поддержать…
Мои руки и ноги ослабли, хорошо, что хоть голова еще соображает. К счастью, у меня есть любимая девушка Северин, вы с ней общались — она часто приезжает ко мне и, наверное, однажды увезет отсюда. А так кроме нее мне никто не звонит. И не навещает. Никогда.
— И сам собой напрашивается вопрос: как может ваш отец допускать подобное? Неужели ему все равно, что родной сын сидит в психушке — без внимания, без заботы близких, даже без убедительного диагноза?
— Вы это серьезно? Не будьте так наивны, мой отец — настоящее чудовище. Жестокий и бессердечный человек. Знаете, сколько у него таких вот левых детей, как я? Армия! Просто они все молчат, а я вот молчать не стал. Книжку написал, выступаю везде с заявлениями, пытаюсь отстоять свое право на достойную жизнь.
Да не нужны мне его деньги, мне от него ничего не нужно. Единственное, чего я добивался, — правды. Его признания: да, была любовь, была достойная женщина, которая родила ему ребенка, и этот ребенок — мой сын. Все! Отсутствие отца, его лживость, нежелание признавать прошлое — вот составляющие моей личной трагедии.
— Расскажите, как все началось.
— Моя мать — немецкая модель и певица Нико, настоящее имя которой Криста Паффген. В свое время она была очень известна, просто культовое имя. Близкая подруга и муза двух величайших артистов — Энди Уорхола и Лу Рида.
Пела со знаменитой группой Velvet Underground, потом начала сольную карьеру. Малышом я часто сиживал на коленях знаменитостей. Боб Дилан забрасывал меня себе на плечи и носил гулять в парк, например. Правда, это я помню смутно, но старые фотографии, в отличие от нашей памяти, не врут.
Мама все время пребывала в движении: в турне, в поездках по всему миру. Да, я не скрываю — она была наркоманкой. Ее родной отец, мой дед, считался «опиуманом», из-за него моя мама появилась на свет с двусторонней пневмонией.
Наркотики будто перешли к ней по наследству (как и мне от нее). С младых лет она пристрастилась к героину. Когда я стал старше и мы периодически жили вместе, часто бегал к дилерам, чтобы купить дозу и разделить ее с матерью.
- Веселая у нас была жизнь, правда?
- Рос я кое-как, мама все время отдавала меня кому-нибудь на попечение, кто-то чужой за мной присматривал… В окружении Нико все знали, что я появился на свет после ее короткого романа с французской кинозвездой Аленом Делоном. Они познакомились на съемках фильма «На ярком солнце», влюбились друг в друга.
Делон даже последовал за любимой девушкой в Америку. Говорят, мама была серьезно влюблена, а вот он… называл ее своей «американской закуской», как передавали друзья.
Я могу только представить, как у них там все развивалось. Что-то путаное мне пыталась рассказать мать — но в общем тоже особо не вдавалась в подробности. Они тогда путешествовали вдвоем по Нью-Йорку, рассекали улицы на красной «Мазерати» Нико, и их постоянно останавливали полицейские за превышение скорости. На ночь глядя они поехали к общей подруге манекенщице Лили Мур (я видел эту женщину всего раз, где-то в 80-е годы, — к тому времени она стала уже совсем конченой наркоманкой).
Мама тогда была такой счастливой и влюбленной! Наверняка сидела в этой красной машине и не сводила глаз со своего потрясающего француза. А он? Просто развлекался, наверное, проводил время с красивой юной девушкой. Сколько у него было женщин — до нее, после нее? Тьма- тьмущая…
Он крутил баранку и улыбался. Наслаждался моментом. Еще бы — Франция далеко, он в Америке, полное отсутствие обязательств, свобода, экзотический Нью-Йорк, небоскребы, предвкушение любовного приключения... Наверное, ему льстило, что женщина, которую Уорхол называл самой красивой на земле, была тут, рядом с ним, готовая на все.
Вскоре после той ночи они расстались — вроде как даже поссорились, но точно сказать не могу. Мама до конца своих дней писала Алену письма, которые никогда не отправляла, — это были размышления о жизни, признания, жалобы, рассказы о ней и обо мне.
Делон стал для нее наваждением, страстным чувственным воспоминанием, каким-то утраченным счастьем, по которому она втайне от всех тосковала. Рожать она приехала во Францию. Наверное, не случайно — в столь ответственный момент она хотела оказаться хотя бы географически рядом с мужчиной, которого не могла забыть.
Маме было тогда всего 24 года, я родился 11 августа 1962 года в парижской клинике Бельведер, в Нейи. Нико не раз пыталась связаться с Делоном, просто чтобы сообщить обо мне. Но тот ей так и не ответил.
Знаю, что и мамины родственники, и друзья также старались до него достучаться, но все их послания и звонки словно натыкались на глухую стену. Чуть ли не накануне родов мама посмотрела фильм «Исход» с Полом Ньюменом в главной роли. Его героя по картине звали Ари. Так она решила и меня назвать.
— Но воспитывала вас бабушка?
— Ребенок требует к себе внимания, которое мама не могла мне дать. Все время в поездках, все время на концертах, в турне. Она переживала за меня, понимала, что не справляется со своими родительскими обязанностями.
В те годы она получала не так уж много. А если учесть, что мать плотно сидела на героине, то на мое пропитание и воспитание практически ничего не оставалось.
Однажды она решила написать честное письмо матери Делона, с которой дружила когда-то, — Эдит Булонь. Моей бабушке, можно сказать и так. Написала как есть — мол, так и так, родила ребенка от вашего сына (хотя об этом знал уже весь мир!), а теперь с трудом пытаюсь все успеть — жить, работать, воспитывать его.
Поводом для письма послужила неприятная история — мне было четыре, когда я запихнул в рот таблетки, которые нашел у нее на столике, и чуть не умер. Странно, что этого не случилось раньше.
Я ведь мог и остатки водки из рюмок на столе выпить, и погрызть смешные оранжевые пилюльки, выпавшие из маминой сумки, пока она спала. Через пару недель бабушка, которую это письмо просто потрясло, приехала из Франции прямо в Нью-Йорк и забрала меня к себе. Хотела усыновить официально, но тогда я стал бы братом своего отца, а это было уже полным абсурдом.
Тогда она попросила своего мужа Поля Булоня, отчима Делона, усыновить меня в мэрии провинциального городка Бург-ла-Ренн, где они жили. Так у меня легально появилась вторая родная фамилия — Булонь.
Первая, по матери, была Паффген. Кстати, настоящий отец Делона, Фабьен Делон, жил на соседней улочке с другой женщиной. Он ушел из семьи, когда моему отцу было 4 года, — именно тогда маленького Алена и отдали в приемную семью.
Излишне говорить, что сам Делон был категорически против всего этого — и моего усыновления, и моей жизни в доме его матери. Наверное, он злился, ведь у Эдит в свое время не нашлось времени его воспитывать, а теперь вот с неба свалился какой-то ребенок, и все носятся с ним как с писаной торбой.
Из-за меня он несколько лет не разговаривал со своей матерью. В нашем семейном архиве хранится письмо бабушки тех лет, адресованное ее адвокату, в котором Эдит разъясняет, почему она решила нам помочь: «Когда я увидела малыша Ари, то сразу же приняла его как родного — настолько мальчик был похож на моего сына, вплоть до мелких черт лица, почти неуловимой мимики, которую невозможно спутать.
Ни минуты не сомневаюсь, что Ари — мой внук. Об этом я постоянно писала Алену. Он никогда не отвечал мне лично, лишь один раз передал через адвоката свою просьбу, даже требование — «не подпускать к себе этого ребенка и не предпринимать никаких действий, связанных с ним».
Бабушка всегда очень жалела Нико — говорила, что она была хрупкая, чистая и очень наивная девушка, сполна получившая за свою безнадежную любовь к Алену. Встреча с ним принесла ей боль, стала драмой всей ее жизни.
Думаю, бабушка ощущала свою вину и за то, что не смогла дать достойное воспитание сыну. Ведь в свое время из-за личных проблем и развода с мужем ей пришлось отослать Алена чужим людям. И теперь появился я, как второй шанс, как возможность переиграть прошлое, переписать историю набело. Поэтому она так нежно и самозабвенно любила меня…
— …и поэтому все это так бесило Делона.
— Ну еще бы! Я ведь рос в его доме, спал в его постели, точнее, в той самой постели, в которой он, по уверениям членов семьи, был зачат. Жил в его комнате, ходил по магазину подарков Edith Cadeaux, которым владела его бабушка и куда толпой ходил весь городок, чтобы поглазеть на маму Алена Делона.
Я как бы влез в его пространство, и он категорически хотел меня оттуда изгнать. Так было всегда. Есть такое французское выражение «enfant du placard» — ребенок из шкафа, постыдный ребенок, ребенок, которого стесняются и прячут. Это было сказано про меня. Я был для него таким вот секретным ребенком из шкафа.
До сих пор не могу понять: что постыдного в том, что вы любили женщину и она родила от вас ребенка? Кто мне объяснит?
Детство мое проходило в двух разных мирах. Тихо и спокойно — у бабушки, в провинциальной Франции, и безумно, волшебно — у мамы. В Америке, в Германии, в Англии, в ставшей мне родной Франции, где мама много снималась в кино, у Филиппа Гарреля.
В те редкие периоды, когда у нее было время, она не сидела со мной на одном месте — продолжала работать, репетировать, выступать, всюду возила меня с собой. Я рос среди очень странных личностей: экстравагантный Уорхол, застенчивый Леонард Коэн... Смутно помню их лица, голоса, жесты.
Я ходил по сцене, пока мама пробовала голос, а Лу Рид подбирал на гитаре мелодии, искал нужные ноты. А еще были наезды к маминой бабушке Оми, жившей на Ибице. Но у нее была болезнь Паркинсона, она постоянно нервничала и пребывала в полной уверенности, что за ней кто-то охотится и хочет убить.
В конце концов, бабушка по отцовской линии стала бояться, что мать плохо на меня влияет. Я слышал, как она называла ее наркоманкой и алкоголичкой, не хотела, чтобы мы общались. Как-то раз дедушка даже не открыл маме дверь. Она тогда снималась во Франции, приехала без звонка, постучалась. Я с дедушкой сидел в гостиной, делал уроки. Он встал, подошел к входной двери и, посмотрев в глазок, сразу отошел, вернулся на свое место, бросив: «Это Нико приходила».
Я обомлел, не зная, как реагировать… Они очень боялись меня отпускать к ней из-за наркотиков. Много лет спустя я узнал, что они, даже не посоветовавшись с мамой, поменяли мою фамилию. И ее это очень огорчало — даже по документам получалось, что мы чужие.
Но самый тяжкий период моей жизни был связан с католическим колледжем Сен-Луи, куда бабушка поместила меня на долгие девять лет. Случилось это сразу после того, как разразился громкий криминальный скандал — загадочное убийство телохранителя Марковича, приближенного Делона.
Отец тогда оказался под подозрением, все считали, что это он организовал убийство, приревновав к Марковичу свою жену Натали. Говорили, Делон связан с мафией, с казино в Ницце… Ничего не было доказано, но его вызывали на допросы, малейшие детали личной жизни Делона мусолились в прессе.
Бабушка испугалась, что меня могут похитить, чтобы отомстить отцу, поэтому и спрятала в религиозном заведении. Там меня регулярно унижали и били. Обзывали сыном «грязной наркоманки». Душ нам разрешалось принимать раз в неделю, каждый вечер мы были обязаны до блеска начищать свою обувь, носить галстук и костюм, штудировать уроки до десяти вечера, молиться восемь раз в день.
Помню, у меня были тесные легкие ботинки, в которых я постоянно отмораживал ноги и плакал от боли. За любую провинность учитель избивал ученика линейкой, вытаскивая его из-за парты за ухо. Иногда нам разрешали смотреть телевизор, но каждый раз там показывали какой-нибудь детектив с Делоном.
Смешно, но в те годы я почему-то тешил себя мыслью, что вот и Ален провел юность в похожих застенках и что мы вроде как страдаем одинаково. Испытывал почти братские чувства.
Я никогда не рассказывал бабушке о том, что мне пришлось пережить в Сен-Луи. Тем более матери. Это потом я узнал, что бабушка скрывала от Нико мое местонахождение и за все девять лет лишь однажды тайно привезла ее меня повидать.
К счастью, все когда-то заканчивается. В 16 лет я вернулся к бабушке, она устроила меня подмастерьем к кондитеру. Я учился, постигал основы самостоятельной жизни. Постепенно вырос, стал иногда появляться в светском обществе. Помню, в клубе Элизе Матиньон танцевал вместе с Изабель Аджани, не зная, что годы спустя снимусь с ней в одном фильме «Раскаяние».
Она элегантно кружилась рядом, внимательно смотрела на меня, потом решилась спросить: «А кто твои родители?» Я тогда огрызнулся: «Никто. Я ничей сын».
— Люди вокруг часто говорили вам, что вы удивительно похожи на отца?
— Знаете, мне почему-то постоянно говорили об этом таксисты. Сажусь в такси и слышу: «Месье, черт побери, а не сын ли вы Делона?» Одно время я улыбался в ответ и отвечал «Да, это мой отец», но чем дальше, тем меньше мне хотелось кому-нибудь это рассказывать. Просто мрачно отвечал: «Нет, вы ошиблись» — и отворачивался к окну.
— Ну от богемной парижской тусовки так просто не отвяжешься. Там, наверное, тоже узнавали?
— Помню, в одном ночном клубе ко мне подошел Серж Генсбур. Сказал, что с первого взгляда все понял, и ему не нужны никакие объяснения. На моего отца он был обижен. В свое время они познакомились на съемках «Бассейна», где тот играл с его женой Джейн Биркин. Генсбур предложил Делону сняться вдвоем в одном фильме Black Out, вроде как обо всем договорились, началась подготовка, но в самый последний момент Делон передумал — просто послал отказ телеграммой.
Серж даже расплакался от обиды. Он почему-то решил познакомить меня с… моим братом Энтони Делоном. Конечно, нас мало что связывало. Мне тогда было 18, ему — 16. Это был удачливый мажор, имеющий все и даже больше.
Общего языка мы не нашли, но кое-как пообщались. Он рассказывал, что каждый раз, навещая свою бабушку по средам и уикендам, находил в доме игрушки и не понимал, откуда они и чьи. Очень любил ездить на игрушечной синей машине.
И теперь, понимая, что она была моей, задним числом извинялся, что вроде как брал ее без спроса. Энтони жаловался на свою жизнь, но его проблемы казались мне смешными: то в клуб не пустили, то отец отчитал за какую-то дребедень — все в таком духе.
Ничего общего между нами не было — а потому и дружбы не получилось. А вот сам Серж Генсбур очень трогательно пытался со мной дружить. Все время приглашал в гости к ним с женой, выспрашивал о моих проблемах, моментально выписывал чек, если я вдруг жаловался на пустой карман. Отчитывал за то, что принимаю наркотики, вел себя так, будто нес за меня ответственность…
Юношей я уже свободно мог навещать мать, где бы она ни была — от Новой Зеландии до Австралии. Нико ездила с концертами по всему миру. Иногда я возвращался во Францию, иногда где-нибудь «зависал». Прошел я многое, если не все, пока был молодой и беспечный. Была у меня зависимость, была кома.
Как говорили врачи, «пятая фаза» — это когда у человека полностью пропадает сознание, наступает прострация, небытие. Я был подключен к аппаратам, весь в каких-то проводках и трубочках. Считался мертвым в течение трех недель. Когда наконец-то пришел в себя, лежал и думал о своей жизни, о том, почему у меня все так.
К счастью, мне удалось встать на ноги, я и в кино снимался, освоил профессию фотографа и занимался этим весьма серьезно.
— Как сложилась жизнь Нико?
— Да как сложилась… Бесконечные турне по миру, концерты, гашиш, героин, случайные мужчины. В паузах, как я уже говорил, она писала письма Делону —зачем-то рассказывала ему о себе, обо мне, вспоминала тот короткий период, когда они были вместе, увлеченные друг другом.
В конце восьмидесятых мы с ней отдыхали на Ибице. Как-то утром она села на велосипед, махнула мне рукой, крикнув «до скорого!», и уехала. Это была наша последняя встреча. В дороге у нее стало плохо с сердцем, она упала с велосипеда. Кто-то ее нашел, отвез в больницу. Там она и умерла.
— Вы никогда не пытались поговорить с отцом напрямую?
— Наши встречи можно посчитать по пальцам. Например, когда умер его отчим Поль Булонь. Тут, в Париже. Отец соблаговолил наконец-то сменить гнев на милость, приехать, навестить родственников, поговорить с матерью.
Мне передали, что когда в кабинете нотариуса начали зачитывать завещание, Делон сразу же раздраженно спросил у бабушки: «А этот тоже что-то получит?» («этим» был я, разумеется). Видимо, этот вопрос волновал его больше всего. Я, кстати, ничего не получил.
Во время погребальной церемонии в церкви Делон сидел с матерью, не смотрел по сторонам. И потом стоял в очереди к гробу, чтобы попрощаться с усопшим. Я тоже стоял в той очереди. Мы ходили по церкви мимо друг друга, но он делал вид, что не замечает меня.
Потом мы все же столкнулись в дверях, и он почему-то вызвался довезти меня до ближайшей станции метро. Мы молча проехали весь путь в его шикарной «БМВ». Притормозив у входа в метро, он хлопнул меня по плечу и сказал: «Запомни, ты мне всего лишь приятель, и только. И я вот что тебе скажу, приятель: у тебя не мои глаза, не мои волосы. Ты вообще не мой сын и никогда им не будешь. Я с твоей матерью переспал всего один раз».
Он не злился, не казался расстроенным, был абсолютно спокоен, ни один мускул на лице не дрогнул. Тогда я подумал: какой все-таки Ален Делон хороший актер! Такая выдержка... Помню, уходя из машины, спросил у него: «Меня стали приглашать в кино, как мне быть, если будут спрашивать о родителях?»
Он махнул рукой: «Ой, говори что хочешь, только меня не приплетай». Потом вдруг как-то хитро улыбнулся и произнес: «Ты за мамой-то присматривай!» И было непонятно, кого он имеет в виду — свою маму, мою, их обеих... Я тогда спросил себя — сказал он это случайно или это была такая изощренная издевка? Выходя из машины, я кинул ему на прощание: «Хорошо, Ален, приятель так приятель. Как скажешь».
Он ухмыльнулся и ничего не ответил. Я вышел, пошел к метро, но спуститься не смог. Уперся лбом в стену и стоял так какое-то время. Очень хотелось плакать.
В другой раз я долго готовил обвинительную речь, хотел высказать отцу, что накопилось за годы молчания, защитить мать, ее чувства… Для храбрости выпил пива, пошел к нему на квартиру, но у самого подъезда испугался. Развернулся и зашел с черного хода.
В квартире был только слуга Сильвио с женой. Они запаниковали, увидев меня, стали суетливо прогонять — с минуты на минуту должен был вернуться хозяин.
— А официально потребовать установления отцовства не пытались?
— Адвокат Бенуа Деляфон одно время очень хотел все это провернуть — требовал сдать анализы, обратиться в суд с заявлением. Бабушка тут же дала свое согласие, подписала необходимые бумаги, мама тоже не возражала. А вот меня это почему-то всегда пугало. Не хотелось распутывать змеиный клубок. Да и Делоном становиться я не собирался. Зачем?
Я ничего не хотел и ничего не ждал от человека, который так легко в свое время нас бросил, так зло обошелся со мной, со своей собственной матерью… И хотя я был без денег, без постоянной работы, обычный опустившийся торчок, которому была необходима самая простая поддержка, да хотя бы просто участие, — я не хотел принимать помощь от такого отца.
Я слышал, что все разговоры о нашем родстве Делон резко пресекал. Рассказывал, что я был зачат во время оргии — якобы там, в Америке, они с Нико устроили групповушку, и почему это, дескать, он теперь должен отдуваться за всех участников?
Моя мать была в его рассказах какой-то дешевой шлюшкой, а их короткая любовь — просто мимолетным эпизодом, случайным всплеском похоти. Доказывать свое родство с этим человеком у меня не было ни малейшего желания.
— Скажите, а месье Делон…
— Знаете, я не хочу больше о нем говорить. Много чести. Надеюсь лишь, что он наконец-то получил то, что заслужил, — полное одиночество. Ему уже почти восемьдесят, а характер все такой же. Жена его бросила, дети разбрелись кто куда. Остались только собаки. И их могилы в его парке, где он уже подготовил склеп с эпитафией и для себя.
Если уж совсем честно — я и книжку-то об отце написал не для того, чтобы чего-то там доказать или призвать его к ответственности, а просто ради денег. За такие вещи хорошо платят. И я уже подал документы на изменение фамилии. Хочу вернуть себе имя матери.
— Наверное, вы слышали, что младший сын Делона Ален-Фабьен недавно попал в полицейский участок? Он притащил на вечеринку оружие из домашней коллекции отца и ранил им девочку.
— Меня все это уже не интересует и не трогает. Но то, что дети Алена страдают и ходят по острию бритвы, в этом целиком его вина. Он никогда не умел нас любить. И я не уверен, способен ли он вообще на подобное чувство.
Кстати, я счастлив, что не унаследовал от него это качество. Когда моя подруга Вероник родила мне сына Шарля, не прошло и часа, как я уже был в префектуре и подавал заявление на официальное признание своего отцовства. Для меня недопустима мысль, что мой ребенок проведет жизнь в унизительном поиске правды.
— Можете ли вы представить себе, что когда-нибудь простите отца?
— Я не бог-мститель. Но для того чтобы тебя простили, надо как минимум попросить о прощении. Сомневаюсь, что отец когда-нибудь до этого снизойдет.
Кретей (пригород Парижа)