Современная Россия позиционирует себя как страна «цивилизованного консерватизма» и защитница «традиционных духовно-нравственных ценностей».
Следование последним закреплено как элемент государственной политики в Доктрине национальной безопасности, подписанной президентом в последний день прошлого года. Довольно часто над самой идеей «традиционных ценностей» посмеиваются — прежде всего потому, что история нередко делала традиционные ценности преступными, а затем осуждала и те, которые успевали сформироваться за время, пока прежние традиции оказывались забыты. Однако нас сейчас интересует другой вопрос, так как «традиционные ценности» в их российской трактовке выглядят достаточно понятными (сильная власть, традиционная семья, значительное влияние государства на общество и экономику, следование религиозным канонам, умеренный национализм, подчеркивание всей полноты суверенитета и опора на силу в международной политике). Вопрос заключается в том, кому и когда четкое следование «традиционным ценностям» приносило успехи и процветание?
Все общества рано или поздно меняются — технологически, социально, интеллектуально. Вся история представляет собой борьбу нового со старым в рамках отдельных стран и противостояние более и менее современных государств в мировой политике. И всегда новое выигрывает у старого как «дома», так и в глобальном масштабе.
Подтверждений тому масса. Самые успешные державы приходили в упадок, когда зацикливались на традиции, вне зависимости от того, какой именно. Китай, самая мощная в экономическом отношении держава средневекового мира (32% глобального ВВП по состоянию на начало XVII века, по оценкам А. Мэддисона), увлекшись консерватизмом и автаркией в период расцвета империи Мин, фактически порвал свои отношения с миром и пребывал в счастливом созерцании своих ценностей более трехсот лет. За это он заплатил поражением в войнах с западными державами, «опиумным колониализмом», зависимостью от Японии и последовавшей коммунистической диктатурой, к концу которой доля страны в глобальной экономике сократилась до 1,7%. Зато всего за сорок лет с начала усвоения принципов современного мира страна вернула себе ранг крупнейшей экономики на планете и обрела невиданный прежде статус второй глобальной сверхдержавы. В другой части мира «консервативные» исламские государства — сначала арабские страны, а затем Оттоманская империя — последовательно отторгая все новое, уже к середине XIX века опустились на самое «дно» в экономическом и культурном отношении. Потребовались революция Ататюрка в Турции и (неудавшиеся) либеральные реформы в Иране, чтобы начать возвращение этих стран в современность. Сегодня цена «традиции» заметна здесь еще больше: неотличимые по стилю жизни от западных стран Объединенные Арабские Эмираты, Катар или Кувейт являются одними из самых богатых стран мира, тогда как Афганистан или Сомали — самыми бедными.
Отдельно можно поговорить о разного рода авторитарных режимах, которые во всех случаях — от фашизма до коммунизма — заботились о нравственных принципах, идеологической чистоте и доминировании государства над обществом, а общественного — над личным. Ни в одном регионе такие страны не удерживали лидирующих позиций на протяжении более чем пары десятилетий. В Европе Испания, которая в 1930-е годы имела уровень ВВП на душу населения, составлявший около 65% от британского, подошла к концу эпохи Франко с на треть худшим показателем. Аргентина в 1920-е годы была самой благополучной страной Латинской Америки, в то время как к началу 1980-х, после череды военных диктатур, откатилась по подушевому ВВП на пятое место в регионе. Примеры диктатур на Кубе, в Северной Корее и многих других странах показывают, что под лозунгом отрицания нового и в условиях «диктатуры патриотизма» страна легко может дойти до разрухи и голода, приблизившись к национальной катастрофе.
Приверженность «традиции» опасна еще и потому, что не все государства, развивающиеся наряду с вашим, следуют этой доктрине. Франция, например, остановившись в совершенствовании военного дела, испытала это в 1871 и 1940 годах. Китай, о чем мы уже говорили, потерпел сокрушительное поражение от небольших экспедиционных корпусов европейских держав в 1840–1890-х гг. Россия была разбита начавшей модернизацию всего на полвека раньше Японией в войне 1904–1905 гг. Еще раньше Россия потерпела поражение в первой Крымской войне 1855 года, продемонстрировав безумное отставание от западных стран. Сегодня как никогда очевидно, что экономика автаркии не способна создать современную военную промышленность: можно сколь угодно тешить себя тем, что советская или российская техника продавались и продаются во многие страны мира, но стоит помнить, какие возможности она показала, например, в войне Египта с Израилем в 1973 году или в ходе операции «Буря в пустыне» в 1991 году.
В России опыт борьбы консерваторов и прогрессистов также весьма обширен и поучителен. Один из наиболее почитаемых сегодня государей, Иван Грозный, известен взятием Казани и началом покорения Сибири, то есть победами над отстававшими в своем развитии государствами или общинными племенами, но при этом потерпел страшное поражение в Ливонской войне с Великим княжеством Литовским, Речью Посполитой и Швецией, что в конечном счете предопределило Смуту и долгую полосу упадка страны. Самый консервативный император XIX века, Николай I, настолько ввел в застой не только политику, но и экономику страны, что разрыв в подушевых доходах в России и Британии вырос за 30 лет его правления более чем в полтора раза (о проигрыше Крымской войны мы уже говорили). Александр III, сейчас представляемый как один из лучших правителей России, заложил основы того «традиционализма», следуя которому российская политическая элита по сути «проспала» приближение революции и ввергла страну в самую большую катастрофу в ее истории. После каждой консервативной эпохи каждой стране приходится тратить большие усилия для возвращения своего технологического и социального динамизма и обеспечения конкурентоспособности в глобальных политике и экономике.
Консерватизм приносит еще меньше результатов, когда речь заходит об общественном сознании, культуре и науке. Религия, которая всегда претендует на то, чтобы делать людей чище и лучше, в исключительно редкие исторические моменты делала их умнее и образованнее, в большинстве случаев стоя на пути интеллектуального прогресса. Но нигде и никогда «списки запрещенных книг», суды инквизиции или проповеди традиционной морали не останавливали развитие знания и изменение форм социального общежития. То же самое можно сказать о влиянии тоталитарного «консерватизма» на культуру и науку — от «чисток» интеллектуалов в гитлеровской Германии, от которых немецкая наука так и не оправилась, до отношения к генетике или кибернетике в Советском Союзе, ставшего залогом нашего радикального научного отставания в последующие десятилетия.
Более того, даже в «самом святом», нравственном аспекте возвеличивание «традиционных ценностей» не приносит большого результата. Сегодня в чрезвычайно «нравственной» России насчитывается до 2 тыс. воспитываемых государством брошенных родителями детей на 1 млн жителей, тогда как в странах «гейропы» — менее 10. Число инфицированных ВИЧ в нашей стране превышает 800 тыс., в то время как среди граждан превосходящего нас по населению более чем втрое Европейского союза при гораздо более совершенной диагностике их всего 490 тысяч. Смертность от наркомании в самых «нетрадиционных» Нидерландах на 100 тыс. населения в 14,5 раза меньше, чем во все более «моральной» России. Все это говорится вовсе не для того, чтобы выставить в непривлекательном виде именно нашу страну: столь же разительны отличия, существующие между «прогрессистскими» и «традиционалистскими» штатами в современной Америке. Если сравнить показатели числа абортов, статистики подростковой беременности, изнасилований, преступлений с применением оружия в штатах так называемого «библейского пояса» (Алабама, Джорджия, Теннесси, Техас, Луизиана, Южная Каролина и др.) со статистикой по самым «либеральным» штатам — Массачусетсу и Калифорнии, то окажется, что по всем приведенным показателям более «воцерковленные» сообщества опережают менее верующие в 4–11 (!) раз. Таким образом, оказывается, что «следование традиционным морально-нравственным ценностям» вовсе не гарантирует социальной солидарности, безопасности и процветания.
Поклонение «традиционным ценностям» в современном обществе имеет только одну цель. Состоит она в стремлении общества или власти отказать отдельным гражданам в праве на экспериментирование в частной и профессиональной жизни. Последнее может быть обусловлено как страхом перед будущим, который может быть по объективным причинам распространен в обществе, так и желанием политической элиты управлять менее инициативными и более предсказуемыми подданными. Однако, чем бы ни диктовалось само подобное желание, оно порождает один и тот же набор результатов: мы видим растущий социальный инфантилизм, интеллектуальную ограниченность, неадекватное восприятие действительности, усиление религиозных и националистических предрассудков и в конечном счете непримиримость «морального большинства» ко всему необычному и новому. Последнее становится предпосылкой торможения социального и интеллектуального прогресса, эмиграции и невозможности в полной мере использовать потенциал нации для решения задач ее развития.
История и современность показывают, что запреты — исходящие от нормотворчества государства или от поддержания строгих императивов самим обществом — никогда и нигде не способствуют развитию. Между тем сейчас именно степени свободы и уровень благосостояния человека являются интегральным показателем успешности общества. Если посмотреть на миграционные потоки в современном мире, можно увидеть, что все они ведут из более традиционных обществ в менее традиционные, и надеяться на смену вектора, по-моему, бесполезно. Все это справедливо уже сейчас, но в ближайшие годы «консерватизм» и «традиционные ценности» окажутся еще менее совместимы с прогрессом, по мере того как биотехнологии позволят совершенствовать «венец творения» на генетическом уровне; компьютерные возможности предложат новые варианты социализации в виртуальной реальности; а многие существующие и по сей день поведенческие табу будут окончательно отвергнуты.
В заключение стоит спросить себя: действительно ли нужно говорить о «традиционных ценностях» столь однозначно; неужели в мире нет того, к чему люди стремились и что они ценили всегда и везде? Если задуматься об этом, то, конечно, такую подлинно традиционную ценность можно найти — и называется она свободой: именно за нее люди боролись и умирали в любые исторические эпохи — и в ходе восстаний римских рабов, и в годы войн за независимость, и даже противостоя собственным правительствам. Нет оснований сомневаться, что такая традиция продолжится и в будущем — но только для сторонников «традиционных ценностей» в российском прочтении это не слишком хорошая новость.