Олесь БУЗИНА. Литературные разговоры в Висбадене
11.02.2009 08:00
... идешь не за визой в демократическую страну, а на прием в ставку Гитлера, которого осадили со всех сторон партизаны.

Продолжение цикла Между Европой, Азией и Африкой. Начало читайте здесь:
Между Европой, Азией и Африкой. Заметки путешественника

Мои приключения в стране табуреток


В прошлом году мне пришлось летать в Германию дважды. Дважды, следовательно, и снимать в консульстве ремень. Для мужского сознания, тем более такого милитаризированного, как мое, это тяжелая психологическая травма. Берлинским властям и лично г-же Меркель «такої наруги над собою» я не прощу никогда. Наш президент так стремится в Европу! А они в это время его соотечественников чуть ли не до трусов раздевают!

Не знаю, что чувствуют женщины, если с них публично снимать пояс для чулок, чтобы искать там бомбу, а мне расставаться с моим ремешком было так же тяжело, как офицеру с личным оружием. Это объяснимо. Ремень – самая древняя часть мужской амуниции. За ремень затыкали боевой топор, кошелек с деньгами, трубку, отрубленные уши врага… Можете представить, что я чувствовал, когда чиновник возле рамки попросил меня освободить карманы от всего, что в них было, и снять этот самый пояс.

Наученный горьким опытом, во второй раз в консульство я пошел вообще без ремня, кошелька и мобильного телефона. Только документы в карман положил. Надо отдать должное немцам. «О! Вы – опытный!» -- сказал бдительный страж. – Наверное, у нас не впервые». «Мы, славяне, вообще быстро учимся, -- ответил я, -- в следующий раз собираюсь к вам голым прийти с паспортом в зубах».

Кстати, у чехов или итальянцев такого помешательства на безопасности вообще нет. Хотя и Италия, и Чехия страны того же Евросоюза, к ним за визой идешь, как нормальный человек. Стоит возле итальянского консульства карабинер, пропускает граждан согласно списку, но к нижнему белью посетителей извращенного интереса не проявляет.

С другой стороны, нужно отметить пунктуальность немцев. Очередь у них рассасывается очень быстро. И на какое время назначен прием, в такое и принимают. Тут, видимо, что-то с немецкой ментальностью связано. Какую инструкцию немцу в голову засунь, такую он от и до и исполнит.

Яркий пример. Возвращаюсь из Франкфурта. Сдаю в аэропорту ручную кладь на контроль. Много этой клади! Целый рюкзачок типа школьного. Смотрю, вокруг моего рюкзачка переполох. Требуют церберы германские вынуть все содержимое. Что, думаю, они там такого нашли своей спецтехникой? О, дезодорант! Да, это действительно опасно! И в чем же дело? Что в моем дезодоранте противозаконного? Немцы объясняют: он содержит целых 125 мл, а разрешено провозить только 50! «It’s empty!» («Он пустой!») – объясняю им я и встряхиваю, показывая, что в дезике нет и 25 мл. Но немцу хоть кол об голову теши. Это такая тупая скотина, которая верит только тому, что написано – 125 мл, и хоть тресни! «Ладно, забирай, -- говорю я ему, -- души свои потные немецкие подмышки». Именно в этот момент я понял, почему наши дедушки расколотили их гроссфатеров, а не наоборот. Таких живущих только инструкциями идиотов просто нельзя было не расколотить.

В остальном Германия, скажу честно, не впечатлила. Даже пиво там намного хуже, чем в Чехии. Не говоря уже о кухне. Перечитывая потом мемуары Вертинского, я удивился, что его характеристика немецкого кулинарного мастерства так же актуальна сегодня, как и в 20-е годы, которые он описывал: «Еда в Германии необыкновенно тяжелая. Немецкие меню не блещут разнообразием. Главным блюдом в них является свинина. В любых сочетаниях, под разными соусами, будь то сосиски, колбасы, окорока, котлеты или просто зажаренная нога – но всегда свинина. Рыбы немцы не любят, зато картофель - их национальная еда. Его подают ко всякому блюду и в неограниченном количестве. Запивается все это неизмеримым количеством пива»…

Знаменитый русский певец жаловался, что, привыкнув к хорошей французской кухне, ничего не мог есть в Германии, кроме сосисок. Я, привыкнув к хорошей итальянской, тоже ничего там есть не мог, кроме тех же сосисок. По-моему, Германия вообще страна – на один перекус. Ее хорошо посещать проездом, проносясь в автомобиле из Польши во Францию или на юг в Италию. Остановился где-нибудь в придорожном кабачке, заказал «кляйне бир» (маленькое пиво) с сосисками и вперед на гоночной скорости по автобану дальше – в места, где водятся устрицы и умеют готовить настоящие трамедзино и пасту!

Так раньше я и посещал всегда эту великую державу битых фюреров и мордатых кайзеров. Но в прошлом году дважды приходилось застревать в ней надолго. Первый раз летом – на Международном театральном фестивале в Висбадене. Во второй раз – осенью на Франкфуртской книжной ярмарке.

В Висбадене я оказался вместе с киевским театром Русской драмы. Немцы сами выбрали его постановку пьесы «Солдатики». Она им понравилась славянской эмоциональностью. От себя добавлю, что это действительно замечательный спектакль, по достоинству попавший на фестиваль. Да и вообще актеры – веселый народ. С ними никогда не скучно. Ночью мы сотрясали Висбаден хоровым пением народных песен на семи языках, а от стука наших пивных кружек в городе даже было маленькое землетрясение, не замеченное сейсмологами только потому, что оно совпало с Чемпионатом Европы по футболу.

У нас был переводчик – немец Ральф, окончивший в конце 80-х Московский ГИТИС и глубоко прочувствовавший русскую культуру. Как-то мы сидели с ним возле Висбаденского государственного театра и беседовали о местных достопримечательностях. До Первой мировой Висбаден был модным курортом, куда съезжалась крутить рулетку аристократия со всей Европы. Поэтому в нем сохранилось роскошное казино, размером с рейхстаг, помпезный вокзал и театр, размером в две Киевские оперы (это на городишко, в котором и сегодня меньше 300 тысяч жителей!).

-- У вас много памятников, Ральф, -- заметил я, -- возле собора стоит Вильгельм Оранский, вчера в парке на пробежке я встретил под елками бронзового Бисмарка…

-- Да, там дальше есть еще памятник Адольфу, -- тут Ральф виновато замялся, словно сказал что-то не то. – Но не тому Адольфу, о котором Вы, наверное, подумали, а другому – Адольфу Нассау – местному герцогу. Он правил тут в XIX веке.

Мы чокнулись, после чего я успокоил своего собеседника:
-- Знаете, Ральф, а тому Адольфу тоже нужно поставить памятник. Нельзя же дискриминировать человека только за то, что он родился не немцем, а австрийцем.

Ральф оценил мою шутку. Мы понимающе засмеялись. Вообще же немецкое чувство юмора немножко иное. Чуть проще. В детстве в пионерлагере в Чехословакии я имел счастье лицезреть немецкие гонки на скорость с монетой, зажатой в заднице. Незабываемое зрелище! Оно происходило во время праздника, когда команды всех стран (а там отдыхали детишки из Польши, СССР, Венгрии и ГДР) стремились показать все лучшее, чему их научили.

Это был немецкий день. День, так сказать, того лучшего, на что способен, по выражению Пушкина, «сумрачный германский гений». Но из памяти от него изгладилось все. Кроме единственного действительно выдающегося момента. Когда концертная программа достигла пика, немецкие пионеры выстроились на старте, а потом наперегонки, как кенгуру, поскакали к ведру – финальной точке забега. В жопе каждый держал по монетке – по какому-нибудь пфеннигу, наверное. Это была сложная задача – допрыгать и не выронить свое богатство. Но те, кому удавалось достичь заветного ведра, приседали над ним, как над унитазом, имитируя акт дефекации. Монетка со звоном ударялась о дно – ура! Задание партии выполнено. А вся публика радостно ржала.

В остальном немцы очень серьезные. Некоторые вещи до них вообще доходят с трудом. Два часа официальная представительница Висбаденского фестиваля выпытывала у меня, почему по статистике больше 50 процентов населения Украины называют своим родным языком украинский и те же больше 50 процентов требуют предоставить русскому языку статус государственного? И успокоилась только тогда, когда я объяснил ей все на образном примере:

-- Представьте, что от Германии отделилась Бавария. Там снова сидит сумасшедший король, который запретил общенемецкий язык в государственных органах и требует, чтобы все разговаривали только на баварской «мове». Но население привыкло к немецкому и хочет, чтобы психопаты во власти уважали эту привычку.

-- Но ведь баварский – это диалект немецкого! – воскликнула моя собеседница, с трудом представляя эту фантастическую картину.

-- Видите ли, до революции украинский тоже считался диалектом русского. Но по политическим причинам его объявили языком. Хотя он отличается от русского меньше, чем баварский от хохдойче (литературного немецкого). Такая вот причина вашей статистики…

Но самой занятной встречей в Висбадене было явление украинского поэта Александра Ирванца – профессионального грантоеда, которого я знаю уже лет двенадцать. Грантоедство не пошло ему впрок. Бедный Ирванец остается таким же тощим, как глист, несмотря на все то количество грантов, которые он съел. (Впрочем, подозреваю, что внутри у него все-таки сидит настоящий глист – червь неудовлетворенных литературных амбиций.)

Ирванец синтезировался из вечернего воздуха возле пивной по соседству с тем же театром (о, классическое единство времени, действия и места, воспетое Буало!) и пришел в крайнее изумление, увидев меня. Ночью мы отправились гулять по Висбадену и спорить о литературе.

-- Скажи! -- вопрошал Ирванец, обращая ко мне свою усатую физиономию с просвечивающимися в лунном свете огромными ушами, напоминающими крылья летучей мыши. -- Чому тоді сьогодні в Україні серед російськомовних літераторів немає зірок першої величини – таких, як колись Гоголь?

-- А що, серед українськомовних такі зірки є? – отпарировал я, твердо зная, что он ничего не ответит.

Я не ошибся. Назвать себя «зіркою» у моего собеседника не поворачивался язык. Назвать кого-то из своих коллег – тоже не поворачивался. Вот он и молчал, переводя в уме на украинский пьесу какого-то польского драматурга. Это был очередной грант, за который он существовал – завидная доля «справжнього українського літератора».

Так мы и гуляли по городу, который Достоевский описал в романе «Игрок» под именем Рулетенбург. Я – живущий за счет гонораров от продажи своих книг. И Ирванец – продающий свою высокую идейность.