Колыма: охота на краю земли
14.03.2005 19:14
…бревенчатых домика, цепи сопок, океан и река Таватум…

…Вертолет приземлился, опустили сходни, мы вышли. Вдруг стало хорошо, как никогда раньше, глаза разбежались — было трудно понять, что ближе — океан, сопки, река или деревянные срубы. И отсутствие деревьев, больших деревьев, вначале толкнувшее к чувству одиночества, было незаметно, будто оно так и надо, будто так еще красивее.

Я был удивлен, как некогда были удивлены крестоносцы, увидев ранним утром стены Иерусалима.

- Что, нравится? Да… Это другая планета, - сказал бригадир Дмитрий Петрович и добавил: — Вот, приехал на годик… Так, подработать… И вот как вышло… Двадцать лет прошло. Затягивает Колыма и не отпускает…

…Дни проходили, чередуя друг друга, в равнодушном и размеренном темпе. Один или два раза в неделю мы ездили к озеру, сооружали полиэтиленовую палатку, куда втаскивали раскаленные камни: парилка. Жгли костры, готовили мясо, собирали ягоды, грибы.

В такие дни я уходил в сопки, бродил в зарослях шиповника, малины, в лабиринтах валежника. Со мной было ружье, были собаки, вернее даже так — были собаки, которые заставляли брать ружье и идти на охоту.

Я никак не мог быть сам, после купания, после парилки, после мяса; собаки стаей окружали и с какой-то мольбой в глазах смотрели на меня… А я в свою очередь не мог отделаться от этих молящих глаз, которые, впрочем, могли и сами гонять зверя, но охота без выстрелов, без человека теряла свою привлекательность.

Правил охоты я не знал, было какое-то смутное, книжное представление, потому только то и делал, что стрелял да бегал, впрочем, и то и другое выходило отвратительно. Собаки, умницы, дело свое знали и зверя, несмотря на странное поведение охотника, выгоняли прямо под ружье, но я или спотыкался, или стрелял, проспав зверя, уже далеко вслед чему-то юркому, быстрому и пушистому.

Тем не менее, я был доволен, даже счастлив: выстреляв все патроны, с ягодными пятнами на одежде, c красным лицом, разрисованным царапинами в зарослях шиповника, сидел в лабиринте валежника вокруг волшебных зеленых шаров и смотрел на костер.

«Смысл белых ночей, наверное, в бесконечности света, когда день всегда остается днем и кажется, что в мире нет зла, да, пожалуй, и добра тоже нет, есть только один свет», - подумал я…

Из рюкзака достал мясо, оленину, часть бросил собакам, другую разрезал на небольшие кусочки. Сама разделка мяса, медленная и аккуратная, большим охотничьим ножом, доставляла удовольствие. На приготовленные вместо шампуров веточки валежника нанизывал мясо, потом вырезал из того же валежника несколько рогаток, воткнул возле костра, а на них уложил мясные веточки, примерно рассчитав высоту, удобную огню…

Мясо каплями сочилось на костер, и он шипел от удовольствия. Меж тем запах становился настойчивее, мясной загар приближался к симпатичному оттенку… Я не выдержал, кадык измучился, глотая слюну, и, не желая больше изводить себя, снял ветку с огня, следуя убеждению, что горячее сырым не бывает.

Я рвал мясо с ходу, не давая ему остыть, едва не обжигая окрестности во рту, и, не успевая разжевать, отправлял куски дальше… Ел с таким заразительным азартом, что собаки буквально заглядывали мне в рот. И если бы начал при этом рычать, собаки признали бы во мне своего…

Вытирая жир с уголков рта прямо рукавом, улыбнулся, посмотрев в рюкзак, где лежали кофейные принадлежности и сигара. Вскоре это все пришло в действие: кофе, вскипев, запузырился пенкой, попал в кружку, а сигара задымила…

Вечер плавно большим покрывалом опустился в долину: в огне появилась яркость, он избирательно освещал человека и собак, едва дотягиваясь к округлым контурам валежника на заднем плане. Все остальное было лишним и скрыто темнотой…

Огонь, человек и собаки — живая картинка, вырванная страница из какой-нибудь книги, а может, и не какой-нибудь, а известной, книги, придуманной британским сочинителем, где звери разговаривали и были честнее людей…