...На Брайтон-Бич опять идут дожди

Первый русский ресторан был невзрачен, как вокзальный буфет: вчерашний борщ, тусклые обои, по залу бегают хозяйские дети. По знаменитой ныне Брайтон-Бич авеню продвигались стайки эмигрантов – от магазина «Березка» до кинотеатра «Оушен». Униформа у них была одна, как в армии неизвестно какой державы. Зимой – вывезенные из России пыжики и пошитые в Америке дубленки. Летом – санаторные пижамы и тенниски. В промежутках царили кожаные куртки. Даже непонятно из каких таких лесов мы вывезли с собой столь пылкую любовь к охотничьей одежде. Брайтон еще только создавался.

Со временем Брайтон-Бич изменился. Он стал пикантной изюминкой этнического Нью-Йорка. Брайтонские сцены достаточно часто мелькают на экранах телевизоров. Сюда уже возят туристов. И в путеводителях он уже занял свое законное место между Гарлемом и Чайнатауном. С ним даже считаются, как с частным посольством. Брайтон-Бич выиграл войну за независимость также триумфально, как это сделала за два столетия до него остальная Америка.

Около будки, где продавались огромные пирожки, одно время висела табличка: «Здесь был Горбачев, который хотел нашими пирожками накормить голодную перестройку». В этом выпаде чувствуется искренность, которая всегда была достоинством Брайтона: здесь говорят, что думают, не обращая внимания на детей, женщин и генсеков.

Не только старая, но и «новая родина», как любят писать в эмигрантских газетах, не полюбилась Брайтону. Здесь не ждут милости от природы, а по-мичурински переделывают окружающую среду на свой лад.

Брайтон не устраивала открытая им Америка, и он создал себе другую. Поразительно, как мало американского в здешней жизни. В грандиозном гастрономе «Интернешнл фуд» продается свой вариант любого продукта. Ладно бы там черный хлеб, кефир, чесночная колбаса. Но ведь абсолютно все – сок, ванилин, сухари, валидол, пиво. Брайтон ни в чем не признает американского прейскуранта. Здесь – и только здесь – можно купить узбекские ковры, бюстгальтеры на четыре пуговицы, чугунные мясорубки, бязевые носки, нитки мулине и даже зубную пасту «Зорьку».

Индустрия развлечений на Брайтоне тоже эндемичная – свои звезды, свои лауреаты всесоюзных конкурсов, свои застольные ритуалы, свой юмор и, конечно, собственная пресса. На ее страницах эмиграция продолжает интимное общение на языке, раньше считавшемся пригодным лишь для приватного, если не для алкогольного общения. Поэтому на Брайтоне никто не вздрогнет, прочитав в газете, что «Жорика и Беаточку поздравляют с золотой свадьбой». Из-за любви Брайтона к уменьшительным суффиксам иногда кажется, что здесь живут люди с птичьими именами: Алики, Шмулики, Юлики, Зяблики.

Когда на Брайтон-Бич открывается ресторан, а происходит это неправдоподобно часто, название ему подбирают имперское: «Метрополь», «Европейский», «Столичный». Тут нет зависти. Брайтону ничего ни от кого не нужно – ни от России, ни от Америки. Брайтон не опускается до воспоминаний – он их сам творит.

В брайтонском плавильном котле все перемешалось – причудливый русско-еврейско-английский жаргон, воспоминание о не своем прошлом, надежды на неосуществимое будущее. Брайтон живет мифами, и в этом ему нисколько не мешает действительность. Здесь построили собственное общество и заговорили в нем по-своему.

О последнем прекрасно свидетельствуют богатые брайтонские вывески: скажем, построенное на века неоновое чудо «Оптека». Наверное, владелец придумал этот неологизм, чтобы не тратиться на лишние слова. И так каждый сообразит, что в магазине «Оптека» можно и очки заказать, и аспирин купить.

Зато брайтонские рестораны не скупятся и заказывают себе роскошные двуязычные вывески. На одной, например, латинским шрифтом написано: «Capuccino», а внизу русский перевод – «Пельмени».

Главная черта брайтонского стиля – изобилие: денег, тела, слов. Настоящий брайтонец занимает полтора сидения в метро. И даже не потому, что он толстый. Нет. Просто он – хозяин жизни, Гаргантюа от эмиграции. Изобилие – среда, в которой он живет, и которую он создал своими руками. Ни на какой Пятой авеню нельзя увидеть столько норковых шуб, сколько на зимнем брайтонском променаде. И бриллианты на каждой шее, во всяком ухе – будто вокруг не Бруклин, а кейптаунские копи. На брайтонских банкетах расставляют угощение в три этажа: на одном – сациви, на другом – шашлыки, на третьем – пирожные. И музыканты играют без антрактов.

Брайтон поражает всех, кто туда попадает. А все потому, что тут знают, как жить. И знание это уж конечно при себе держат. Собственно, одна из главных примет брайтонского стиля – его пропаганда. Здесь каждый знает, что надо делать другому: как написать роман или портрет, как вылечить рак или похмелье, как заработать миллион и как его потратить.

Брайтон-Бич – реинкарнация Одессы, причем именно той шумной, грязной, полублатной Одессы, которую Бабель в содроганиях восторга описывал рассадником мечты, фантазии и неправдоподобно яркого мировосприятия.
Брайтонский стиль с его простодушным хамством, циничным невежеством, неизбежной жестокостью несет тот же заряд плодотворной энергии, что и бабелевская Одесса. И если со стороны так трудно достойно оценить феномен Брайтон-Бич, то только потому, что у него нет своего Бабеля.

Сегодня Брайтон-Бич уже не тот. На Брайтоне появились даже иностранцы.

Не то, чтобы раньше их совсем не было, но в прежние времена американцы под ногами не путались: старушки не отходили от богадельни, пуэрториканкские юноши ухаживали за полными одесскими шатенками только на пляже, еврейские старожилы группировались вокруг синагоги.

Зато сейчас английская речь звучит в самых неподходящих местах – например, в ресторане.

Самым экзотическим развлечением – особенно, если учесть, что Брайтон-Бич пока еще в Америке – тут является русская баня с бассейном, с веником и селедкой, которой закусывают, не одеваясь. Здесь можно увидеть много странного – например, компанию пресыщенных бостонских интеллектуалов, которые на моих глазах выпили бутылку «Курвуазье», не слезая с верхней полки.