Из авторского предисловия: «Меня тревожит то, что в настоящее время злодеяния фашизма, воспринимаемые сквозь призму преступлений сталинщины, представляются молодежи не такими бесчеловечными, какими были на самом деле. Допустить реабилитацию фашизма – значит предать самое святое – память о солдатах, оставшихся на полях сражений, о замученных в гитлеровских лагерях пленных, о расстрелянных фашистами и их пособниками жителях оккупированных городов и сел».
Справка. Малиновский Борис Николаевич – известный в Украине и за рубежом ученый – ветеран вычислительной техники, член-корреспондент НАН Украины, академик Международной Академии информатизации, доктор технических наук, профессор.
Родился 24 августа 1921 года в городе Лух (Россия). В 1939 году окончил среднюю школу в городе Иваново и в этом же году был призван в армию. В годы Великой Отечественной войны прошел путь от рядового артиллериста до командира батареи. Участвовал в боях на Северном, Ленинградском, Западном, Северо-Западном, Центральном, 1-м Белорусском и 3-м Прибалтийском фронтах, дважды ранен.
В последние годы ученый написал первые в Украине и России монографии по истории вычислительной техники: «Академик С.Лебедев» (1982), «Академик В.Глушков» (1983), «История вычислительной техники в лицах» (1995), «Очерки по истории компьютерной науки и техники в Украине» (1998), «Вiдоме i невiдоме в iсторiї iнформацiйних технологiй в Українi» (2001, переиздание 2004), «Нет ничего дороже:» (2006), «Хранить вечно» (2007, на украинском, русском, английском).
Теме Великой Отечественной войны посвятил книги «Путь солдата» (1974) и «Участь свою не выбирали» (1991).
Главы из книги Бориса Малиновского «Участь свою не выбирали»
Моим сверстникам, большинство которых,
сделав все для Победы, не вернулось с полей
сражений Великой Отечественной войны, посвящаю
сделав все для Победы, не вернулось с полей
сражений Великой Отечественной войны, посвящаю
Поединки с «тиграми»
Пушечные батареи нашего 84-го АП поддерживали стрелковые подразделения «огнем и колесами»: орудия выкатывались на передовую и прямой наводкой били по немецким огневым точкам и танкам.
В нашем дивизионе отличился капитан Петр Николаевич Кудинов - только что назначенный заместителем Новикова – и орудийные расчеты младших командиров Прокудина, Сергунина и Долгова.
На Северо-Западном фронте капитан Кудинов находился в штабной батарее полка. Еще до войны он закончил военную школу, стал командиром-артиллеристом. Участвовал в боях на границе в 1941 году и был ранен. Донской казак по происхождению, он был сильным и отважным человеком. В то же время его отличали ум, большая находчивость, энергичность и заботливое отношение к подчиненным. Последнее качество было, пожалуй, сильнее всех. Капитан как никто умел беречь своих людей. И не тем, что не посылал бойцов в опасные места – на фронте это невозможно, – а тем, что исключительно умело выбирал огневые позиции для орудий, требовал от подчиненных всех мер маскировки и надежного укрытия орудий, никогда не терялся и своевременно принимал единственно правильные решения, спасавшие жизнь людей.
Бойцов и командиров привлекала и его внешность – крепкий, ладно скроенный, с живым, чуть насмешливым взглядом. Капитан не лез за острым словом в карман, оно было у него на языке, заранее готовое шуткой остудить или поддержать собеседника. И по своему внешнему виду, и по действиям он всем, в том числе и мне, казался старше своих лет, хотя был моим сверстником.
В ночь на 17 июля командование предупредило Кудинова, что утром ожидаются «тигры». Под руководством капитана огневики работали всю ночь: надежно укрыли боеприпасы, углубили и замаскировали укрытия для орудий и расчетов.
...Утром из недалекой лощины, одна за другой, медленно, как бы осматриваясь, появились четыре неуклюжие бронированные машины с длинными стволами пушек. За ними бежали вражеские солдаты.
Кудинов распределил первые три «тигра» между орудийными расчетами и, когда они приблизились метров на восемьсот, приказал открыть огонь. Навстречу танкам понеслись бронебойные трассирующие снаряды. Было видно, как некоторые попадали в цель, но отскакивали от мощной лобовой брони. «Тигры» открыли ответный огонь и подбили орудие старшего сержанта Долгова. Кудинов приказал подложить под ось поврежденной пушки ящики от боеприпасов. Батарея продолжала вести огонь, но он по-прежнему был безрезультатен.
Танки подходили ближе и ближе. Наступали те минуты, когда проверяются воля и мужество командира и бойцов. И двадцатидвухлетний капитан не растерялся: приказал командиру орудия Сергунину быстро перекатить орудие на триста метров в сторону и вперед, чтобы встретить приближавшиеся машины стрельбой в борт. Уверенные действия капитана сняли нервное напряжение с бойцов. Оставшиеся два орудия подожгли первый вражеский танк, он задымил и остановился. Остальные танки двигались к батарее, продолжая ее обстреливать. Поврежденное орудие совсем свалилось на бок, расчет уже не мог справиться с ним... Была подбита и вторая пушка...
Танки медленно продвигались вперед, жестоко обстреливая обнаружившую себя батарею. Положение казалось безнадежным. По счастливой случайности бойцы обоих расчетов не пострадали. Кудинов приказал всем взять противотанковые гранаты и спрятаться в окопах. Но тут загрохотали выстрелы слева. Расчет Сергунина быстро выполнил маневр и встретил приближавшиеся танки стрельбой в борт. Два танка были подбиты, последний поспешил укрыться в овраг.
...По-иному закончился поединок с «тиграми» батареи капитана Воскобойника. Прилетевшие «юнкерсы» разбомбили орудия, которые вели огонь по вражеским машинам. Оставалась только четвертая пушка старшины комсомольца Ивана Новикова. Расположенная немного в стороне, она была укрыта во ржи и хорошо замаскирована. А на случай обнаружения противником ее расчет заранее подготовил две запасные огневые позиции.
Семь «тигров» и два «фердинанда» ринулись на замолчавшую после бомбежки батарею... К счастью, старшина был опытным командиром. За бои под Москвой и Сталинградом он уже имел награды: орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». За месяц перед боями Новиков вступил в комсомол. Его расчет считался образцовым. Орудие и бойцы стали единым целым. Обращение с пушкой было доведено до автоматизма. Каждый мог заменить любого из товарищей. В прошедших ранее боях расчет достиг такой скорострельности, что казалось, орудие заряжается автоматически. Словом, это был боевой расчет образца 1943 года, прекрасно владевший маневренным, легко маскируемым 76-миллиметровым орудием. Кстати сказать, в первые дни и месяцы войны дивизионные пушки были другие: имея высокий лафет, они легко обнаруживались противником. Бойцы про них говорили с горькой иронией: «Гроза танков, смерть расчету».
На боевом пути расчета «тигры» и «фердинанды» встречались не впервые.
Увидев рвавшиеся к батарее танки, Новиков скомандовал:
– Расчет, к бою! Прямой наводкой, по ближнему танку, бронебойным, прицел... наводить под башню! Огонь!
Наводчик Смагин мгновенно выполнил приказ командира. Прогремел выстрел. Но танк продолжал идти вперед.
– Наводи точнее! Огонь! – спокойно скомандовал Новиков. После этого выстрела из остова машины повалили клубы дыма. Однако второй танк продолжал идти вперед.
Выстрелами срезало и разметало рожь, скрывавшую орудие. Его заметили оставшиеся на бугре «фердинанды» – и рядом с орудийным окопом стали рваться снаряды. Осколком ранило наводчика Смагина. Его наспех перевязали и уложили в ровик, а орудие на руках потащили во второй окоп. Высокая рожь скрыла передвижение, и расчет вышел из-под обстрела.
С новой позиции танки просматривались хуже. Заменивший Смагина боец Хисматулин сделал два выстрела, и оба безрезультатно. Но вот два танка поднялись на гребень холма и стали видны почти полностью. По команде Новикова Хисматулин навел орудие на башню левого «тигра». После второго выстрела танк развернуло, и он врезался в идущую рядом машину. Раздался мощный взрыв. Новиков хотел крикнуть наводчику что-то одобряющее, обернулся к нему, но воздушной волной близкого взрыва был опрокинут на землю.
Очнувшись, командир увидел, что Хисматулин лежит рядом убитый. Снаряды продолжали рваться поблизости. Из расчета остались только он и подносчик снарядов Паршин. Вдвоем они перекатили орудие на последнюю запасную позицию. Тащить по рыхлой земле было страшно тяжело, и оба без сил свалились в вырытый рядом ровик. К счастью, почувствовав отпор, «тигры» пришли в замешательство и на какое-то время замедлили движение. Теперь они шли медленно, высматривая недобитое орудие. Но вот один, осмелев, увеличил скорость и стал быстро приближаться к батарее.
Новикову, наблюдавшему за танком через прицел, казалось, что «тигр» совсем рядом. Он видел, как ствол на башне танка стал разворачиваться прямо на него, сверкнул огнем. Разорвавшимся сзади снарядом ранило Паршипа, который успел поднести Новикову еще один снаряд.
Летящие осколки заставили старшину прижаться к земле. Но он понимал, что надо немедленно выстрелить и подбить надвигавшуюся на пушку грозную машину. Новиков вскочил, стремительно и как-то сразу, одним движением, точно навел прицел на башню танка и рванул спусковой механизм, успев заметить, что орудие «тигра» выстрелило одновременно. Тут же страшный удар лишил его сознания.
Первое, что он увидел, когда очнулся, были дергающиеся в конвульсиях ноги лежащего чуть сбоку умирающего Паршина. С невероятным трудом приподняв голову, старшина увидел, что они оба оказались под станиной своего орудия, которое перевернулось от взрыва выпущенного «тигром» снаряда. Прислушавшись, понял, что танк им подбит – лязганье гусениц сменила зловещая тишина; на несколько мгновений отодвинулась в сторону боль... А затем непосильная, давящая сверху тяжесть снова затмила сознание. Больше Иван Николаевич ничего не помнил.
В страде боев не все сразу становилось известно. В полку посчитали, что Новиков убит, и родители получили похоронку. Тридцать лет спустя я услышал этот рассказ из уст самого Ивана Николаевича Новикова! Не мне, а детям Поныровской школы, разыскавшим ветерана и пригласившим его на встречу в дни тридцатилетия Курской битвы, рассказал бывший старшина об этих событиях.
Никогда не забуду, как в один из первых дней наступления пробирался через поле с несжатой рожью, где только что прошел танковый бой. Хлеба в то лето уродились на курской земле на славу – рожь стояла высокая, почти в рост человека! Но от поля мало что осталось. Безжалостно исполосованное гусеницами тяжелых машин, оно хранило память о последних минутах смертельного поединка. То там, то тут виднелись остовы сгоревших немецких и наших танков. Стоял сильный запах гари. Во ржи лежали убитые: и немцы, и паши - их еще не успели убрать. На лугу за рожью выстроились нескончаемые шеренги сбитых и покореженных березовых крестов: кто-то из танкистов в азарте боя проутюжил гусеницами последнее пристанище оккупантов. Рядом в глубоком овраге – штабель трупов фашистских солдат. Видимо, во время отступления враги не успевали хоронить. Подошел поближе и увидел раздутые, покрытые жуками и мухами трупы. Вонь стояла ужасная! А посмотреть надо: это же враги лежали. Когда-то наглые, самоуверенные, безжалостные, поставившие на колени почти всю Западную Европу, считавшие себя непобедимыми. Одного из солдат, видимо, похоронить все-таки успели – из земли торчал березовый крест. Я прошел почти рядом с ним и прочитал надпись – фамилию, даты рождения и смерти. День и год рождения совпадали с моими. Выходит, встретился с ровесником! Туда ему и дорога! А для остальных и березового креста не будет!
На третий или четвертый день нашего успешного продвижения вперед начальник штаба капитан Агапов и я пробирались к новому расположению штаба дивизиона. Мы спускались по отлогому широкому лугу. Он простирался километра на два-три и упирался в речушку, которая разделяла наши и вражеские войска. За речушкой снова шло ровное, хорошо просматриваемое поле. Мы шли открыто, не маскируясь, считая, что снайпер нас не достанет, да их здесь и не должно было быть у гитлеровцев, враги ведь еще только обживали передний край, а снаряды или мины на двоих тратить никто не станет. Внезапно раздался пронзительный свист над головой, и сзади что-то сильно ударило по земле, но взрыва не последовало. С вражеской стороны долетел негромкий звук выстрела. Немного полежав, мы встали и снова пошли вперед – необычный обстрел нас не испугал. Снова просвистело, и впереди, совсем близко, снова ударило по земле. Значит, метили в нас, но непонятно чем, такого на северо-западе не было...
– Озверели гады! – крикнул мне капитан, упавший, как и я, в густую траву. – Из танка бронебойными болванками стреляют... Подождать надо!
Минуты через три-четыре решили дальше продвигаться по одному, короткими перебежками. Первым вскочил Агапов. Но не успел отбежать и десяти метров, как снова свистнуло и ударило по земле снарядом, а вслед за этим, почти одновременно, раздался звонкий залп стоявших неподалеку противотанковых орудий. Когда потом снова стали продвигаться вперед, никто нас уже не обстреливал. Молодцы артиллеристы! Видно, давно выслеживали обнаглевшего, зарывшегося в землю «тигра»: покончили с ним одним залпом. Кстати, это были последние дни пребывания начальника штаба Агапова в нашем дивизионе. Его опять понизили в должности, на этот раз назначив командиром батареи. Через несколько дней он был ранен, но перед этим успел отличиться – когда убило наводчика, сам встал у орудия и с первого же выстрела подбил «тигра». За этот бой капитан был награжден орденом Красной Звезды. Его дальнейшая судьба мне не известна.
...Как-то, когда наша дивизия преследовала противника уже далеко за Понырями, я пришел на НП дивизиона. Стоял жаркий летний день. На передовой было временное затишье. Пользуясь этим, разведчики лежали в нескольких метрах от блиндажа, подставив носы под лучи солнца. У входа сидел связист. Мартынов лежал в стороне от всех, метрах в пятнадцати. Вдруг на склоне высотки разорвалась мина. Все бросились в блиндаж. Подбегая к укрытию, я взглянул на Мартынова. Он не шевелился. «Спит, – подумалось мне. – Надо разбудить». Бросился к нему с криком:
– Николай! Обстреливают! Бежим в блиндаж! Мартынов повернулся с боку на бок, зевнул и громко, чтобы слышали разведчики в блиндаже, сказал:
– Меня не убьет!
И сейчас, когда пишу эти слова, слышу его спокойный, с небольшой хрипотцой голос. Разорвавшаяся сзади нас мина засыпала кусты осколками. Я не стал рисковать и спрятался в блиндаж. Обстрел продолжался. Мины то и дело рвались на высотке – слева, справа, впереди и сзади нашего укрытия. Мартынов «выдерживал характер». Минут десять-пятнадцать пролежал он под секущими кусты осколками, пока не кончился обстрел.
Те, кто был на фронте, могут представить, как такое поведение действовало на людей. Не зря любили разведчики Николая Тимофеевича! Много такое бесстрашие значило на войне, где человек становился комком обнаженных нервов! Но, если говорить о характере Мартынова, то это, пожалуй, не все. Он не был безрассудно храбрым!
Много позднее, уже в Белоруссии, я оказался случайным свидетелем другой картины. Как-то пришлось мне идти по плохо замерзшему, запорошенному снегом, с редкими кустами болоту. Впереди себя увидел быстро идущего человека. Внимательно приглядевшись, узнал Мартынова. В этот момент с вражеской стороны прозвучали орудийные выстрелы, и сзади нас шлепнулись в болото и глухо разорвались два снаряда. Падая на землю, я увидел, как одновременно со мной упал и Мартынов. Потом мы так же одновременно вскочили и побежали вперед и снова упали на сырую кочковатую землю болота при следующем снаряде. Мартынов был немного дальше меня от разрывов, но вел себя так же, как и я. На этот раз он был один и, зная об этом, не хотел рисковать своей жизнью.
Чтобы завершить разговор о храбрости, приведу несколько строчек из письма командира батальона одного из стрелковых полков дивизии Василия Ивановича Турчанинова:
«В годы войны я заметил такой факт: как правило, солдаты, сержанты и офицеры, в повседневной жизни ничем не выделяющиеся, тихие и спокойные, в бою ведут себя храбро, показывают образцы бесстрашия, и наоборот: демагоги, всезнающие хвастуны зачастую в сложных ситуациях теряют головы и могут совершить предательство.
В батальоне, которым я командовал, был офицер, лейтенант Г.1. Парень очень хвастливый, по его рассказам, он сам мог победить Германию. А вот когда в бою под мызой Картужи немцы перешли в контратаку, Г. струсил, оставил взвод и сам убежал назад в лес. Взвод погиб.
И наоборот, был в батальоне командир роты старший лейтенант Куйкубаев. Любил помолчать, о своих победах никогда не говорил, но был безмерно храбр и одновременно рассудителен. Рота под его командованием всегда отлично выполняла боевые задания. И таких примеров можно было бы приводить много».
Мне остается добавить, что написавший эти строки сам был примером скромности и бесстрашия одновременно.
Чем дальше от Понырей продвигались наши войска, тем слабее становилось сопротивление противника. Гитлеровцы оставляли деревню за деревней, боясь, очевидно, попасть в окружение. Это были уже не те веселые курские села, через которые мы проходили перед наступлением. В некоторых совсем не было молодежи – фашисты угнали ее в Германию. Попадались села, где окна были заколочены досками. Эпидемия тифа опустошила их.
Иногда полк отставал от пехоты, и тогда нарушалась связь с передовой. Но все равно артиллеристы делали свое дело. Помню, как-то во время ночного марша из штаба полка нам передали по рации, что на шоссе, по которому противник отводил технику, скопилось много танков, машин и артиллерии. Было приказано немедленно произвести массированный огневой налет. Начальник штаба капитан Воскобойник, сменивший Агапова, приказал огневикам развернуть орудия, а мне – подготовить данные для стрельбы. Орудийные расчеты не заставили себя ждать, я тоже; через считанные минуты шквал орудийного огня заставил всех вздрогнуть. Спустя день, проезжая место обстрела, увидели результаты «работы» дивизиона - на обочинах шоссе валялись разбитые автомашины, орудия, неубранные трупы гитлеровцев. В сражении на Курской дуге проявился, как никогда раньше, накопленный за войну боевой опыт наших солдат и командиров - незримое, но страшное оружие, которое вкладывает в руки людей война. Фашистские войска в 1941 году имели это оружие. Теперь оно появилось и у нас! С избытком!
В конце боев, когда, казалось, уже мало что нам угрожало, мы потеряли комбата – старшего лейтенанта Панкратова, всеобщего любимца и весельчака, и чуть было не лишились Мартынова. Перед наступлением они укрылись в блиндаже с накатом из бревен и земли. После нашей артподготовки, когда роты пошли вперед, враг открыл огонь из тяжелых орудий. Один из снарядов угодил в угол блиндажа, но не разорвался, а своей ударной силой развалил накат. Как потом оказалось, в этом углу сидел Панкратов. Мартынова завалило бревнами и песком. Правую руку его зажало между бревнами, и она торчала наружу. Под тяжестью навалившихся бревен и земли, оглушенный ударом, он начал терять сознание... Обстрел продолжался. Когда прибежали командир дивизиона и разведчики, сидевшие в соседнем блиндаже, то, увидев торчавшую руку, первым откопали Мартынова. Левой рукой он прижимал к груди голову Панкратова, оторванную снарядом. Несколько дней Мартынов был сам не свой, но в санбат не пошел, хотя дивизию отвели на отдых.
Много значила в бою взаимовыручка! Не раз проявилась она и здесь, в боях на Курской дуге. Во время наступления на местечко Жирятино разведчик нашего дивизиона Петр Иванович Ященко, которому тогда шел девятнадцатый год, оказался на минном поле. Он понял это только тогда, когда неподалеку почти одновременно раздались два взрыва и его обдало пороховой гарью. Инстинктивно он упал на землю. Осмотревшись, увидел, что из пяти солдат минометного расчета, бежавших справа от него, поднялись только трое. Два солдата, очевидно, были ранены и лежали на земле. Боясь сделать неверное движение, он застыл на месте, а потом, решившись, стал пробираться к потерпевшим. Состояние предельного напряжения, когда он шел но минному полю и после перевязки раненых выводил их с опасного места, с трудом отыскивая свои следы, запомнилось ему на всю жизнь.
Через три дня тяжело ранило самого Ященко. Он потерял сознание. Очнулся в медсанбате. Уже после войны, в год сорокалетия битвы на Курской дуге, надеясь найти неизвестных спасителей, Ященко рассказал об этом случае на встрече ветеранов дивизии. Мне особенно запомнилась последняя его фраза: «Когда увидел раненых солдат, подумал – если не помогу им, то и мне, если что случится, не помогут. Поэтому так поступил. И не ошибся!»
Боевая обстановка, к сожалению, не всегда давала возможность своевременно вынести раненых с поля боя. Так случилось и при наступлении на село Старая Рудня на той же Курской дуге. В жестоком бою за село солдаты 228-го полка нашей дивизии понесли большие потери. На следующий день гитлеровцы окружили, а потом захватили село. Дома и сараи были заполнены ранеными. Остатки нашей роты едва вырвались из окружения. Среди них были старший сержант связной командира роты Михаил Андреевич Шмытько и автоматчик Федор Яковлевич Щербин. Когда на следующий день село было отбито, среди остававшихся семидесяти раненых солдат не было ни одного живого – враги добили их. Шмытько поручили собрать документы, ордена и медали погибших. Рассказывая этот случай мне, он с волнением вспоминал, как нес в штаб два вещмешка – с документами и орденами...
Продвигаясь вперед, наша дивизия прошла долгий путь. Но вот и передышка. Надо было привести себя в порядок, получить пополнение.
Многих солдат и офицеров наградили орденами. За умелое и решительное руководство боевыми действиями командир нашего дивизиона Новиков получил орден Александра Невского. Начальника разведки Мартынова, очень много помогавшего Новикову, наградили орденом Красного Знамени, капитана Кудинова – орденом Отечественной войны I степени...
Стрелковые полки шли впереди нас, освобождая один населенный пункт за другим, часто без помощи артиллерии, – так велик был наступательный порыв. До Чернигова оставалось не более сотни километров. Начались партизанские края. Немцы не могли хозяйничать здесь, как им хотелось. И жестоко мстили за это.
Украинская Хатынь
20 сентября 1943 года дивизия освободила Корюковку – районный центр, где до войны проживало около 7 тысяч человек. Нас поразил вид местечка. Вместо домов – бесконечный безжизненный строй уцелевших печных труб вдоль бывших улиц, заросшие сорняками огороды. Кто-то из солдат вытащил из подпечья чумазого мальчишку. Когда его накормили солдатским обедом и стали расспрашивать о матери, отце родных, он на все вопросы отвечал двумя словами: «Німець убив». И видеть его и слышать такие ответы было тяжело и больно. Но мы еще не знали истинных масштабов трагедии, постигшей жителей Корюковки.
Чрезвычайная государственная комиссия по преступлениям оккупантов в Черниговской области позднее установила, что в марте 1943 года гитлеровцы сожгли в Корюковке 1290 домов из 1300 существовавших и уничтожили большую часть жителей местечка. Всего в районе было расстреляно 7640 человек, 1129 – угнаны в фашистское рабство. А за годы оккупации с Черниговщины было принудительно вывезено 41578 человек.
В самом Чернигове гитлеровские палачи убили 52453 человека. В селе Елино и на хуторе Мостки Щорсовского района было убито 440 советских граждан. В клубе села Тиница Бахмачского района гестаповцы сожгли заживо 112 сельских активистов. В Носовском районе было полностью сожжено село Козары и расстреляно 3908 его жителей. С лица земли было стерто село Пески Новобасанского района и уничтожено более 860 сельчан (Подробно о трагедии в Корюковке можно прочитать в кн. Нарижный Б.Н., Пендюр Б.В. Помните нас! М., 1985).
Позднее, на одной из встреч ветеранов нашей дивизии, я поделился впечатлениями о трагедии Корюковки в присутствии бывшего военного врача Галины Сергеевны Федько. В свою очередь она вспомнила:
– В Корюковку наш санбат вошел почти одновременно со стрелковыми полками. Бой за нее был коротким. Враги убегали в панике, оставив развешанное на деревьях у пруда для сушки нижнее белье. Мы двигались первыми по одной из дорог, проходивших через местечко, и стали свидетелями потрясающей картины человеческой боли и отчаяния: на дороге лежал мертвый старик, перерезанный танковой гусеницей. Скелет полусожженного юноши виднелся рядом. Над трупами склонилась женщина. Увидев нас, она в немом порыве подняла руки кверху, как бы говоря: «Отомстите!» До сих пор вижу ее глаза, без слез, горящие болью и гневом.
Следующим на боевом пути дивизии был город Щорс. И в нем оккупанты оставили свои кровавые следы. Жители рассказали, что в городе активно действовала группа молодых подпольщиков – бывших школьников, в которую входила и пионерка Нина Сагайдак. Она была связана с партизанским отрядом А.Ф.Федорова, была душой юных подпольщиков, действовала отважно и дерзко.
7 ноября 1942 года Нина пробралась на городской радиоузел и поздравила жителей города с праздником Великого Октября, всполошив всю местную полицию и гестаповское начальство. Нина неплохо знала немецкий и сумела познакомиться с офицером, брат которого, как она узнала, погиб в концлагере. Патриотке удалось получить сведения о готовившейся карательной операции против партизан, и она сумела во время предупредить их.
Фашисты напали на след Нины и в мае 1943 года ее арестовали. Больше месяца гитлеровские палачи истязали девочку, добиваясь сведений о молодежном подполье и партизанах, Нина выдержала все пытки и никого не выдала. Когда через четыре месяца наша дивизия освободила город и двери тюрьмы открылись, на стене камеры, где она находилась, нашли надпись: «Хто вийде на волю, передайте – 19 травня 1943 року шiстнадцятирiчну Нiну Сагайдак розстрiляно».
Память о пепле Корюковки, о нечеловеческих муках, которые пережила шестнадцатилетняя Нина Сагайдак – хрупкая и нежная девочка с героическим сердцем, уносили с собой шедшие на запад солдаты дивизии вместе с ненавистью к оккупантам, поправшим все законы войны!
Даешь Днепр!
...Перешли Десну по понтонному мосту. Значит, скоро Днепр! Новиков был вне себя от радости. До войны он жил на Украине. В оккупированном Днепропетровске находилась его жена, не успевшая выехать.
Вчера он сказал мне:
– Малиновский, а чего ты в партию не вступаешь? В такое время надо быть в партии. Бери пример с Беляева. Или ты всю жизнь думаешь в комсомольцах проходить? Вот что: я тебе даю рекомендацию для поступления в кандидаты, а ты сегодня же пиши заявление. Вторую рекомендацию возьмешь у Беляева!
Мои родители были беспартийными. Впервые поступить в партию мне предложили еще в первые дни войны, потом предлагал Беляев на Сучане. Тогда я посчитал себя неподготовленным. А сейчас сомнения мои рассеялись.
В сентябре 1943 года, незадолго до форсирования Днепра, я был принят кандидатом в члены ВКП(б).
Вот и Днепр! Правда, его еще не видно. Наш дивизион остановился в небольшом прибрежном сосновом леске. За ним, меньше чем в километре, – река. Под соснами оказалось неимоверное количество маслят. Солдаты бросились собирать их – будет к вечеру приварок! Невольно вспомнил, как по дороге с Курской дуги сюда мне попалась полянка, вся красная от сочной и спелой земляники. А я проехал мимо – очень уда торопился.
Решил посмотреть на реку. На всякий случай веял карабин с полным магазином патронов. Шел не спеша, понемногу поднимаясь по лесному склону. Подобрался к самому обрыву, переходя от дерева к дереву. Внизу открылась широкая полоса песка. За ней – красавец Днепр. Стал рассматривать, что делается на правом берегу. Ясно были видны траншеи противника, а в одной из них что-то очень похожее на голову. Далековато для карабина, но попробовать стоит... Может, будет одним фашистом меньше! Поставил на рамке дальность, тщательно прицелился и нажал спуск. После выстрела снова осмотрел траншеи. Голова исчезла.
Когда возвращался назад, подошли Мартынов и Беляев. Мы сели на землю около старого, может, еще сорок первого года, окопа. Никогда раньше у нас не возникало разговоров о том, что будем делать после войны. А тут Мартынов вдруг сказал:
– За Днепр немцев прогнали! Значит, войне скоро конец! Ты чем, Борис, после войны займешься?
Я не мог ответить так сразу, уж очень неожиданным был вопрос, и на секунду задумался. В тот же момент наш разговор оборвал близкий разрыв снаряда, а может, и мины. За Днепром послышались звуки выстрелов. Мы молниеносно очутились в спасительном старом окопе. Так я и не ответил тогда Мартынову на этот вопрос. Видно, рано задал он его...
Приказа на развертывание еще не было. Утром как-то совершенно неожиданно для нас из-за леска появились «юнкерсы». Мы их заметили, когда они уже пошли в пике, намереваясь сбросить бомбы, и разбежались кто куда. Я прыгнул в окоп, на дне которого лежала старая железная печка. Попытался вышвырнуть ее, но она снова свалилась мне на голову, а за ней и лейтенант Сармакешев. «А-а-ах! А-а-ах!» Земля под нами заходила ходуном от взрывов. Такие большие бомбы и так близко, пожалуй, еще не падали! А «юнкерсы» пикировали снова. Опять колыхалась земля от мощных взрывов, а я, сжимаясь в комок, искал у нее защиты.
Когда пехота и артиллерия не были прикрыты с воздуха, «юнкерсы» наглели, становясь грозным противником. Вот и в то утро двенадцать пикировщиков сделали 6 или 7 заходов. Они пикировали низко и бросали бомбы довольно точно.
После налета похоронили мы еще нескольких товарищей. А шестерых увезли в медсанбат. У одного из разведчиков Сармакешева, громадного широкоплечего молчуна, оторвало левую руку у самого плеча – да так, что и жгут не на что было наложить. Вряд ли довезли его до медсанбата...
Наши орудия стояли недалеко в лесу, без всякого укрытия. Одно из них было повреждено, а командир убит. Громадный осколок отсек у него часть туловища. Человек прошел Северо-Западный фронт, Курскую дугу и вот такая бессмысленная, бесполезная гибель...
Под Лоевом, куда вышла дивизия, штаб и НП дивизиона расположились в каком-то каменном полуподземном склепе, недалеко от небольшой церквушки, стоящей на самой высокой точке днепровского берега. Церковь постоянно обстреливалась. Немцы, видно, думали, что там находятся наши наблюдатели. А там был поп, да еще с семьей – женой и дочерью. Я обнаружил это случайно. Шел по кладбищу и позади церкви увидел большой склеп. Вход в него был завешен одеялом. Любопытство заставило заглянуть внутрь. Там и увидел семью священника. Попадья лежала на какой-то подстилке, а священник и дочь лет пятнадцати сидели.
– Что вы тут делаете? Вас может убить!
– Господь милостив, – ответил поп.
– Начнется наступление, вам будет совсем плохо, – пытался я уговорить их.
Они молчали. Немного подождав, я ушел. Ну и ну! Храбрые люди! А может, просто еще не поняли всей опасности...
Из-под Лоева нас перебросили к Любечу, маленькому городку, километрах в 70-ти ниже по Днепру. По дороге, где-то посредине, попали в такое болото, что едва вылезли: почище Сучана! В этом месте будем форсировать Днепр. Заняли боевые порядки. Оба берега реки здесь высокие. Места красивейшие! Поневоле всем вспоминались гоголевские слова: «Чуден Днепр при тихой погоде...» Кто-то из нас продекламировал их и задумчиво добавил: «А вот если приходится его форсировать...» Но это так, не всерьез.
Разведчики принесли в штаб патефон и несколько пластинок. Слушали песни, пока не лопнула пружина. Тогда стали крутить пластинки пальцем. Кто-то пробовал крутить в обратную сторону. Ничего. Тоже музыка. Пусть слышат фашисты, как нам весело!
Через несколько дней нашу часть немного сместили от Любеча. Опять появился лесной берег. Напротив, немного правее, – белорусское местечко Деражичи. Значит, когда будем форсировать Днепр, попадем с Украины прямо в Белоруссию! Здорово!
Стрелковые полки первыми переправились через реку. Немцы, видно, зазевались, а тем временем полки дивизии захватили узкую прибрежную полосу и сделали попытку развить наступление. Однако противник сумел остановить атакующих.
Понадобилась артиллерийская поддержка. Начал переправляться частями и наш артиллерийский полк. Помню, оказался в неизвестно откуда взявшейся лодке. Вместе со мной в нее сели пехотинец и два солдата моего взвода. Я впервые плыл на лодке, если не считать того, что когда-то в Иванове отец один раз брал нас на лодочную станцию и мы прокатились по тихой Уводи, обдавая друг друга брызгами с весел. К счастью, пехотинец оказался моряком. Сильный ветер и мощные матово-свинцовые накаты волн нисколько не смутили его. Он взял на себя команду, и общими усилиями, стараясь не очень поддаваться быстрому течению, которое относило лодку от позиций, занятых стрелковыми полками, и, «подбадриваемые» взрывами снарядов и мин, время от времени вздымающими фонтаны воды в стороне от нас, мы пересекли Днепр.
Начались тяжелые дни сражения под Деражичами. Оказалось, что кроме болот и степей есть еще и другие места, где вести бои не менее трудно. Например, пески. Вырытые окопы не держатся, песок оползает со стенок. Он везде – на теле, на зубах вместе с кашей, даже в воздухе, когда дует ветер. Пушки и снаряды приходилось тащить на руках. А для меня здесь таилась еще одна неприятность: никаких ориентиров! Песок, кусты – и опять песок! Попробуй определись! Поначалу спасало то, что пушки выдвигались вперед, на стрельбу прямой наводкой: в таких случаях привязка отпадала.
Той осенью не было, мне казалось, места на нашем участке фронта страшнее Деражичей: заросли кустов, песчаные прибрежные холмы на пути от берега Днепра к местечку хорошо просматривались и постоянно обстреливались противником.
Артиллеристы находились почти на одной линии со стрелковыми ротами. Был случай (о нем даже писала дивизионная газета), когда артиллеристы 1-го дивизиона нашего 84-го АП при внезапной танковой атаке фашистов оказались один на один с наступавшими врагами и спасли положение. Это было за день до взятия Деражичей. Пушки 1-й батареи дивизиона стояли тогда на прямой наводке позади траншей одного из стрелковых батальонов, наступавшего вдоль днепровского берега. Рядом с траншеями находился наблюдательный пункт дивизиона. Отсюда разведчикам были хорошо видны заросли прибрежных кустов в направлении к Деражичам. Ближе к днепровскому берегу, рядом с двумя орудиями первой батареи, находился наблюдательный пункт командира взвода управления батареи лейтенанта Сармакешева. В сентябре ему исполнилось девятнадцать, но это был уже повидавший войну человек: семнадцати лет он ушел на фронт защищать родной Кавказ, вместе с нами воевал на Курской дуге.
В этот день фашисты сделали отчаянную попытку сбить наши наступавшие части с захваченных позиций и сбросить их в реку. Под массированный «аккомпанемент» артиллерийского и минометного огня танки и самоходки врага двинулись на наши роты. Первым их обнаружил находившийся на НП дивизиона старший лейтенант Константин Михайлович Лосев. Тогда, в сорок третьем, для меня и моих товарищей он был просто отважным парнем Костей, успевшим в свои двадцать лет окончить артиллерийское училище, а еще через несколько месяцев, в боях на Северо-Западном фронте, получить звание старшего лейтенанта, орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
В бинокль Костя увидел два вражеских танка, две самоходки и автоматчиков, пробирающихс