Олесь БУЗИНА. Нация свиноубийц

Границы меняются, государства возвышаются и исчезают. Но «Книга о вкусной и здоровой пище» переживет любые конституции.

О различиях между хохлами и кацапами лучше любых научных трактатов скажут две поговорки: «Щи да каша – пища наша» и «Сало як сало – чого його пробувати?». Обратите внимание: в конце украинской стоит знак вопроса. Ее автор еще может изменить свое мнение. «Під впливом обставин», например.

А русская пословица – однозначное утверждение, пропитанное солдатским имперским духом. Мол, все ясно – щи да каша! Чего тут думать – садимся вокруг котла и хлебаем ложками. А потом этими же ложками врагов раздолбаем и в котел бросим!

В первую очередь человек выделяет «инородца» по особенностям питания. Француз для него – лягушатник. Итальянец – макаронник. Молдаванин – мамалыжник. За годы советской власти мы как-то подзабыли о немцах. А до революции, когда их в России хватало, о «сумрачном германском гении» писал только образованный Пушкин. Остальные граждане припечатывали их проще – колбасники. Возвращаясь с армейской службы, Тарас Шевченко всю Астрахань обошел в поисках немецкой колбасной лавки и, не найдя ее, разразился отчаянной сентенцией в дневнике: «Эх немцы… И вы акклиматизировались, а я наверняка рассчитывал на вашу стойкую колбасолюбивую натуру!».

На первый взгляд, такой подход выглядит упрощенно. Но именно в нем – коренная истина. «Любовь и голод правят миром», - сказал Шекспир. Но он неправильно расставил акценты. На самом деле слова нужно поменять местами. Миром правят голод и любовь. Причем голод – куда в большей степени!

Любой из нас – даже тот, кто выдает себя за Казанову, занимается сексом только время от времени. А ест с завидной регулярностью. Как минимум, трижды в день. А еще перекусывает, пробует, замарывает червячка, перебивает аппетит, бросает в рот кусочек-другой…

Чего удивляться, что сахарный и хлебный кризисы страшнее бензинового? Когда машина остановится, для пищеварения полезно будет прогуляться пешком. А далеко ли уйдешь, если нечем заправить желудок?

Нет, прав был не Шекспир, а совсем другой драматург, живший за два тысячелетия до него – афинянин Еврипид! В его забытой ныне драме «Киклоп» одноглазый Полифем, поймав на обед Одиссея, объясняет своей потенциальной «отбивной» истинную философию бытия:

Утроба – вот мой бог,
И главный бог при этом. Пища есть,
И чем запить – найдется на сегодня,
Никто не беспокоит – вот и Зевс
Тебе, коль ты разумен.
А людей,
Которые изобрели закон,
Чтоб затруднить нам нашу жизнь, -
Их к черту!
И вот мое решенье: без конца
Утробу пищей баловать всемерно,
Тебя же съесть…

Изначально человек питался себе подобными. Как-то мне пришлось читать любопытное исследование – «Цивилизация каннибалов». Имя автора позабыл. Саму книжку подарил при расставании любимой девушке. Но суть врезалась в память намертво. Никаким охотником на мамонтов слабое человеческое существо с ломкими ногтями не было. И быть не могло! Мамонты появились у него в пещере потом – вместе с прогрессом орудий убийства. А на заре существования вид «homo sapiens» мог охотиться только на самого себя. Хилые – на еще более хилых. Слабаки – на доходяг.

Отсюда затаенный страх к любому чужаку, гнездящийся в нашем подсознании доныне. Свой – это тот, который тобой не обедает. Тот, кто вместе с тобой разделывает кого-то третьего.

Из того же гастрономического источника – пожирание врагов в переносном смысле. «Съели премьер-министра!» - скажут журналисты, комментируя отставку. «Сожрали меня, сволочи!» - возопит в отчаянии проигравший в аппаратных интригах. «Рынок насыщен», - добавят эксперты по экономике. Каннибальские термины живучи, как условия, породившие их.

Первобытное братство людоедов распалось на отдельные народы только тогда, когда на открытое пожирание себе подобных был введен жестокий запрет. Этносы стали объединяться по принципу национальной кухни – исходя их того, какое блюдо кому больше нравилось. С тех пор, убив врага, отбирают его стада и пашни, а не селезенку и печень.

Для этнопсихолога тонкости гастрономических пристрастий важнее языковых и правовых норм. Англичане и американцы говорят на одном языке. Но первые любят бифштексы, а вторые – мясо барбекю. Николай Васильевич Гоголь писал по-русски, но русским до конца так и не стал. Зато как у него прыгают украинские вареники в «Ночи перед Рождеством» - прямо Пацюку в рот! А вот расстегайчики с солеными рыжиками у того же автора почему-то не летают…

Что бы ни говорили, а кухня важнее всего! Римское право и Декларацию прав человека с грехом пополам скопировали по всему миру. Эффективнее овечки Долли клонируются везде рыночные законы. Но за настоящими нежинскими огурцами, как и сто лет назад, нужно ехать только в Нежин. Иначе никакой неги вы не почувствуете.

Француз может ничего не знать о собственной высокой культуре, путаться в номерах Людовиков и ни разу в жизни не побывать в Лувре. Но он уверен, что лучше французской кухни в мире ничего нет – даже творчество Вольтера с ней вряд ли сравнится. Луковый суп – вот что объединяет Францию крепче Марсельезы. Там его лопают все – от профессора Сорбонны до последнего клошара. И при этом получают малопонятное для непосвященных удовольствие. Турист в Париже непременно покупается на это блюдо. И в девяти из десяти случаев чувствует себя обманутым. Что понятно. На то он и не француз.

Бифштекс с кровью – идеальная модель Британской империи, где подчиненные народы жарили ровно настолько, насколько это было нужно для Вестминстерского дворца. С английской корректностью. Без малейшего садизма. Ни на миллиметр глубже, чем следует!

Зато сосиска – чисто немецкое изобретение. Символ беспощадной германской цивилизации, доведенной до предела технологизма. Крупповские пушки, превращавшие траншеи в кровавое месиво, как мясорубка, могли придумать только те, чьи прадеды догадались перемалывать мясо в фарш перед тем, как набивать им свиную кишку.

Кошерность – прекрасная иллюстрация отделенности от прочего мира правоверных евреев. К общему для всех семитских народов запрету – не лопать свинину – они добавили еще один – не смешивать мясное с молочным. То есть «зарисовались» дважды. Стоит ли удивляться, что многие их так недолюбливают? Ведь ничто так не объединяет, как совместное поедание пищи.

В американской армии солдатский рацион не отличается от офицерского. Суворов ел из солдатского котла. Князь Владимир кормил своих дружинников с собственной кухни. И сам подкреплялся вместе с ними. Только не деревянной ложкой, а серебряной. Однажды дружинники возроптали и захотели себе такие же. Князь приказал ложки отлить. «Серебром и золотом не добуду я себе другой такой дружины, - сказал он, - а дружиной добуду и золото, и серебро». И был прав. Потому и вошел в былины как Владимир Красное Солнышко.

Примечательно, что и охлаждение народа к Ющенко началось с пресловутого счета его сына в ресторане. Олигархи имеют у нас право лопать, что захотят. Даже соловьиные язычки. На то они и мироеды. Но «народные президенты» и члены их семей обязаны обедать тем же, что и народ. Иначе какие же они народные?

Размышляя о превратностях украинской судьбы, я пришел к выводу, что причина казней, которые насылал на нас Господь, в том, что мы - нация свиноубийц. «Славяне – народ, которой пасет свиней, как мы овец», - удивлялся один арабский путешественник еще в Средние века.

Но беда в том, что мы их не только пасем! Праукраинская история началась, когда хитрый дядько в вышиванке выманил из лесной чащобы наивного кабанчика и отвел в уютный хлев, соблазнив бесплатным пайком. Это было хуже, чем предательство. Ведь раньше они встречались на охоте один на один и в честной дуэли выясняли, кто кому пойдет на обед. А поединок с секачом опаснее, чем встреча с медведем. Теперь же все обернулось, как в «Пасхальной жертве» украинского поэта Владимира Нарбута:

И кабану, уж вялому от сала,
забронированному тяжко им
ужель весна, хоть смутно, подсказала,
что ждет его прохладный нож и дым?

Парадоксально, но лопать скоромное мы начинаем на Пасху сразу после Великого поста, отметив воскресение того, кто дал распять себя за наши грехи, и вкусив его символических «плоти и крови» на Святом причастии. Без кулинарного подтекста не обошлось и тут!

Предки не знали, что генетически свинья на 96% идентична человеку. Получается, что свиноедство – на 96% каннибализм. Впрочем, и свиньи мстили нам, как умели. Предательски хрюкали, когда комбеды приходили раскулачивать в 1930-е. Откладывали холестерин на стенках наших сосудов. Загнанные зимой в хату ради тепла, могли спокойно слопать младенца прямо в люльке.

Если кто думает, что это выдумка, смею его разочаровать. Еще недавно такие случаи в селах были не редкостью. Слышал это от собственной бабушки, выросшей в деревне и помнившей легендарные корнейчуковско-довженковские времена без соцреалистической ретуши.

Удивляться такой «поросячьей этике» не стоит. Свинья смотрит на нас с той же точки зрения, что и мы на нее - как на потенциальный ужин. Только из жадности крестьянин кормит ее помоями. На самом деле она всеядна – картошку и хлеб слопает с таким же удовольствием, как и мясо.

Характерно, что из других народов мы искренне признаем только один. Тот, что обожает свинину не меньше нашего – немцев. Поляки в украинском фольклоре – ляхи. Евреи – жиды. Русские – москали. И только немец – на почетном месте. Его – такого же свиноеда, как мы, у нас все уважают. Даже больше себя. И ездить предпочитают на немецких автомобилях. Потому что их производители едят не просто сало, а копченый шпик, не жалея на его приготовление дыма и труда. И мясо в колбасе не заменяют соей.

«То, мабуть, у тебе щось німецьке», - говорили мне, когда я в детстве приезжал погостить в село. Это звучало как высший знак качества. Грушевский и Бандера тоже так думали, перенося кулинарные симпатии на внешнюю политику – они ждали украинской самостийности только из германских рук. Сначала – кайзеровских. Потом – нацистских. А в Германии при Гитлере даже выходили научные труды на тему: «Свинья – арийское животное». Идеологи Рейха искренне считали: где пасется это парнокопытное с лихо закрученным хвостиком, там и ареал распространения истинных арийцев.

И все же варварский симбиоз свиньи и человека давно пора разрушить. Или хотя бы загнать в рамки приличия.

Так и видится мне тот усатый дядько в вышиванке в обнимку с вставшим на задние копытца обманутым кабанчиком. Они поднимаются ввысь по лунной дорожке, как в «Мастере и Маргарите» Иешуа Га-Ноцри и Понтий Пилат. И дядько, заглядывая в глаза поросенку, молит:

- Ведь я же не ел тебя, правда?
- Правда! – отвечает пасхальная жертва.
- И ты можешь поклясться в этом?
- Клянусь!

Пора умерить аппетиты, панове! Ведь вы же не свиньи, в конце концов…