(From-UA продолжает публикацию отрывков из новой, еще не вышедшей в свет книги известного украинского писателя и журналиста Олеся Бузины «Ангел Тарас Шевченко». Начало читайте здесь).
«Комендант, - вспоминает он, - разрешил мне пить чай, курить сигары и читать книги». Арестант довел до совершенства свои познания в греческом и итальянском языках, прочел в оригинале «Дон Кихота», все сочинения Жорж Санд и приучился обливаться холодной водой на прогулках: «Каждый день меня выпускали в сад на полчаса, а потом и на долее; я раздевался, становился под желоб и пускал себе водяную струю на спину. Смотритель, большой поклонник гидропатии, не только не препятствовал мне делать эти эксперименты, но еще одобрял их».
Через год такого режима «злодею», укрепившему в темнице иммунитет, предложили выбрать место ссылки. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать, в какой форме деспотическое самодержавие высказало своему идейному противнику это предложение. «Однажды позвали меня в канцелярию, - простодушно повествует Костомаров, - и сказали, что император изволил приказать графу Орлову спросить меня, не хочу ли я куда-нибудь потеплее вместо Вятки и не нужно ли мне денег». Костомаров тут же запросился в Крым, так как по совету врача, для его здоровья «было бы полезно морское купанье». Эта наглость смутила даже графа Орлова. «Там поэзии много, - пошутил шеф жандармов, - пусть лучше едет по выбору в какой-нибудь из четырех городов юго-восточной России: Астрахань, Саратов, Оренбург или Пензу».
Революционер выбрал Саратов на Волге, «так как сообразил, что там пригоднее будет купаться», но ехать пожелал непременно через Новгород, который привлекал его своим, как он выразился, «историческим значением». Начальник штаба Отдельного корпуса жандармов генерал Дубельт не только уважил просьбу, но и, продолжает мемуарист, «передал мое пожелание офицеру, назначенному для поездки со мною, и приказал остановиться в Новгороде на столько времени, на сколько я сочту нужным для его обозрения, и со своей стороны велел употребить все зависящие меры для доставления мне возможности видеть все, что я сочту интересным».
Напутствие Дубельта, преисполненное не только полицейской, но и подлинной философии, Костомаров запомнил навсегда. «Знаете, мой добрый друг, - сказал ему генерал, - люди обыкновенные, дюжинные стараются о собственной пользе и потому добиваются видных мест, богатств, хорошего положения и комфорта; а те, которые преданы высоким идеям и думают двигать человечество, те, вы сами знаете, как сказано в священном писании: ходят в шкурах козьих и живут в вертепах и пропастях земных».
Какие же «вертепы» ожидали Костомарова в Саратове? О, ужасные! Должность переводчика при губернаторе, где он только числился, так как переводить было нечего! Хотя вознаграждение в 350 рублей в год, положенное за эти труды, получать не забывал! Примерно столько же доставалось какому-нибудь майору, покорявшему со своей ротой для империи Кавказ.
Кстати, пока Костомаров сидел в крепости, ему продолжало идти жалованье, положенное по предыдущей предарестной должности профессора Киевского университета. Эту сумму выдали авансом – на руки матери заключенного. А перед отправкой в Саратов добавили еще «триста рублей вспоможения». Выгодно все-таки было бороться с тираническим режимом Николая I!
Прошлое Костомарова правительство никогда не ставило ему в вину. После ссылки (если ее можно так назвать) он вернулся в Петербург и сделал успешную карьеру ученого – сотрясателя умов на исторических диспутах и автора популярных книг, переиздающихся до сих пор, - «Мазепа» и «Богдан Хмельницкий».
А Герцен, хотя это и невообразимо по стандартам любой европейской бюрократии, пребывая в подобной же ссылке в Новгороде, даже визировал на себя характеристики в III отделение – политическую полицию! Соответствующая главка в его воспоминаниях так и называется «Я у себя под надзором». «Нелепее, глупее ничего нельзя себе представить, - пишет он, - я уверен, что три четверти людей, которые прочтут это, не поверят, а между тем, это сущая правда, что я как советник губернского правления, управляющий вторым отделением, свидетельствовал каждые три месяца рапорт полицмейстера о самом себе как о человеке, находившемся под полицейским надзором. Полицмейстер, из учтивости, в графе поведение ничего не писал, а в графе занятий ставил: «Занимается государственной службой».
Но каков, однако, был государственный механизм в тогдашней России! Герцена – богатого барина, проповедующего от безделья социалистические идеи, которые, по логике, должны уничтожить его самого вместе со всем феодальным классом (в 1917 году так и случится!), правительство не порет на конюшне кнутом, а отправляет в расположенный поблизости от столицы империи Новгород и назначает советником губернатора! Даром, что ли, в университете учился? Так пускай потрудится! Не все же ему в салонах языком самодержавный трон расшатывать?
И определенная логика в этом есть! Ведь Россия середины XIX века - страна, просвещенная сверху и дикая снизу. Самое цивилизованное в ней – это правительство. Оно гуманнее и трезвее сиволапых мужиков в деревнях, разбойничков на проезжих дорогах, европейских путешественников-верхоглядов, презрительно взирающих на эту местную специфику, и даже революционеров-декабристов, наивно воображающих, что все разом изменится к лучшему, если уничтожить царскую фамилию. Следующее столетие проверило эту гипотезу на практике. Оказалось – ничего хорошего. И всем сразу захотелось в уютную николаевскую эпоху, где вместо ЧК и НКВД вершило суд и расправу «грозное» III отделение канцелярии его императорского величества.
К моменту, когда это ведомство заинтересовалось художествами господина Шевченко, оно как раз отпраздновало свой двадцатилетний юбилей. Штат его состоял всего из двадцати семи человек, не считая генерала Дубельта, непосредственно руководившего всей сыскной работой, и его начальника генерала Орлова – как тогда говорили, «главноуправляющего», который сменил на этой должности умершего в 1844 году Бенкендорфа. Итого двадцать девять «опричников»! На всю империю от Польши до Аляски, кишащую законспирированным подрывным элементом!
Эта скромная цифра позволяет судить, насколько «всеохватывающим» был, на самом деле, полицейский режим, введенный императором Николаем. Впрочем, и его бы не было, не случись восстания декабристов. Все исследователи в один голос сходятся, что создание III отделения в 1826 году произошло исключительно как реакция на бунт дворян-заговорщиков на Сенатской площади. Власть вынудили защищаться. И она защищалась, как умела.
Об эффективности же николаевского политического сыска, в отличие от причин его возникновения, существуют разные мнения. Одни называют его вполне адекватной своему времени спецслужбой. Другие справедливо замечают, что когда эпоха сменилась и вместо непрактичных революционеров-мечтателей 40-х годов на историческую сцену выскочили деловые народовольцы-бомбисты 70-х, наследники Дубельта и Бенкендорфа оказались совершенно неспособными с ними справиться. Недаром в 1880 году III отделение просто закрыли, по причине полной профнепригодности.
Лично я склоняюсь к тому, что никакой особенной эффективностью оно не отличалось и в самые свирепые годы царствования императора Николая I. По сути, оно представляло собой обычное бюрократическое заведение по приему доносов. И другим просто быть не могло. Как по крайней малочисленности персонала, так и по ограниченности методов. Случай с раскрытием Кирилло-Мефодиевского тайного братства это только доказывает.
Никакие «ищейки» Дубельта до него ни за что бы не докопались, не подай некий студент Алексей Петров донос на имя попечителя Киевского учебного округа генерала Траскина, в котором шла речь о возникновении в Киеве некоего общества, целью коего является «возбудить малороссиян к восстанию». Траскин дал делу ход – доложил, как положено, местному генерал-губернатору Бибикову. И уже тот, тоже строго по бюрократическому распорядку, известил о раскрытии заговора III отделение в Петербурге.
(Окончание следует)
29.05.2008 13:27